– Берегись, Харвиг!
Потом налетел снежный вихрь, за которым собака исчезла…
Под утро ударил мороз. Харвиг проснулся от лютого холода. Стуча зубами, он спустился вниз и принялся разжигать костёр. Тогда-то и обнаружил, что Пенка исчезла.
До обеда мельница пустовала. Дороги схватило молодым ломким льдом. Ножик с сыновьями и Харвигом прочесали всю рощу, выискивая козу. Но та будто сгинула.
– Сожрал… – бурчал себе под нос мельник, шагая меж деревьев по хрустящей траве. – Либо продал.
– А может, её водяной забрал? – обозлился Харвиг.
Полуденное солнце согрело землю. На гнилушинской дороге показалась крытая бычьей шкурой повозка. Харвиг ещё издали признал её и обрадовался, — это были родители. Лют остановил серого величавого козла Похрапа у мельницы, легко соскочил на землю. Вслед за ним, опершись на руку мужа, спустилась Лада.
– C днём рождения, сын!
Они обнялись. Харвиг совсем забыл, что сегодня – тот день, когда он несколько лет назад пришёл в Городище.
– Будь здрав, Ноздреча, – поприветствовал мельника князь.
– И вам не хворать, – угрюмо ответил тот. – Скверно твой сын, Лют, с работой справляется. Коза от него сбежала.
– Как так? – обернулся князь к Харвигу.
– Она который день была сама не своя. В стойло не заходила. Я пробовал её завести, так она на меня — с рогами.
– Что же ты о том хозяину не сказал?
– А как тут скажешь? Он четыре дня сюда ни ногой. А мне на его двор путь закрыт. Я не раз говорил Вакейке, что с козою беда. Не знаю, передавал ли?
– Передавал! – отозвался отрок. – Батя не захотел по дождю одёжу мочить.
Лют обернулся к мельнику:
– Выходит, Ноздреча, ты сам виноват. Раз о скотине своей не печёшься.
– Я оставил Утробу на Харвига! – ощерился Ножик. – Весь спрос с него!
– Э нет… Мой сын твою козу кормить, поить да доить должен. А хвори, забой и иные дела — то твоя забота. И если тебе, Ножик, на своё хозяйство плевать, то чего ж ты от Харвига хочешь?
Лют снял с повозки и передал сыну узел с тёплой одеждой. Мать протянула корзину с едой.
– Ты бы забрал отрока в дом, – сказал мельнику князь. – Или пусть он у нас ночует.
– Я подумаю, – неохотно процедил Ножик.
– Дюже долго не думай. До вечера.
Лада ожгла мельника гневным взором.
– Если что, – она обняла сына, – домой приходи.
Харвиг расцеловался с родителями, и повозка уехала.
В тот день на помол прибыло всего две телеги.
– Ничего… – сказал Ноздреча, провожая их взглядом, – к Покрову повалят.
Он ушёл, так и не сообщив о своём решении.
«Переночую сегодня здесь, а завтра — домой, – подумал Харвиг. – Дурень я, что ли, тут мёрзнуть».
Он уже собирался вернуться в свой закуток наверху, как увидел людей, идущих по роще. Они направлялись к мельнице. Впереди суетливо шагал Аким, который то и дело оглядывался, поспевают ли за ним остальные… Харвиг скрестил на груди руки и, привалившись к стене, стал ждать.
– Встречай гостей, Харька! – издали крикнул Аким. – Решили узнать, как ты тут?
Харвиг молчал. Он уже всех разглядел. Первым шёл Васька-Гвоздь, прозванный так за худобу и высокий рост. Несмотря на внешнюю хилость, был он твёрд и жилист. Харвиг знал это не понаслышке. Годом раньше он схлестнулся с главарём Верхуш на мосту. Тогда, по перволедью, сошлись ватаги Старого берега и Заречья на шутейную битву. Харвиг противника победил. А вот Демьяну, которому довелось биться с отроком, что шагал сейчас вслед за Гвоздём, – пришлось тяжко.
Настоящего имени главаря гнилушинской ватаги Харвиг не знал. Все называли его Махиней, а проще – Махой. Был он не очень высок, но дюже широк в плечах. И на этом странности не кончались. Волосы на его голове были светлыми, а белёсые глаза выпучены, как у рыбы.
В тот раз серёдкинцы едва уволокли своего вожака от озверелого Махи. Остался Демьяну на память о той встрече здоровенный шрам у виска.
Ещё Харвиг слышал, что верховодит Махиня последний год. Таков был порядок, – как отроку исполнялось пятнадцать лет, он признавался взрослым.
Замыкал шествие подольский Вожжа. Его Харвиг знал плохо. Встречал несколько раз на праздниках да помнил, что в прошлый раз на мосту дрался он с торжковским Ипатом, сыном Горыни, и тот его одолел.
– Ну, что молчишь? – приблизившись, злорадно спросил Аким. – Язык проглотил?
– Ты бы придержал свой, – осадил его Харвиг.
Тем временем к мельнице подошли остальные.
– Будь здрав! – приветственно поднял руку Вожжа. При этом лицо подольского главаря оставалось мрачным.
– И вам того же, – отозвался Харвиг. – В дом не зову, не прибрано там.
Отроки ухмыльнулись, оценив шутку.
– Вопросец у нас к тебе, – приступил к главному Гвоздь. – Не сегодня – завтра Стырь встанет.
– И что? – Харвиг недоумённо пожал плечами.
– Ты живёшь тут, на Гнилушах. Стало быть, биться на мосту будешь за нас.
Харвиг рассмеялся:
— Это что за закон такой?
– Мой закон, – отозвался за того Маха. – Ты живёшь на моей земле. Либо пойдёшь со мной, либо проваливай.
– А если нет?
– Если нет… – на лице Махини появилась злая улыбка, – пеняй на себя. До моста ты целым не доберёшься.
Харвиг нахмурился. До Покрова ещё далеко, а лёд на реке, как верно заметил Гвоздь, должен встать со дня на день… Даже если Харвиг вовсе откажется выходить на мост, Маха со своей ватагой не дадут ему здесь покоя.
– Я тут последнюю ночь, – сказал он. – Дальше буду приходить сюда на работу.
– Хитрый… – хмыкнул Махиня. – А знаешь, почему его отца Ножиком кличут?
Он пренебрежительно кивнул на Акима.
– Нет, – равнодушно ответил Харвиг.
– Он чуял, когда тут поселился, что место гиблое, и тоже решил схитрить. Затащил здоровенного кабана на плотину, чтобы заколоть его в дань водяному. Кабан, не будь дураком, скинул его в Стырь вместе с ножом…
Махиня оглядел приятелей, и они рассмеялись. Харвиг посмотрел на Акима. Тот униженно улыбался.
– Выбрался Ноздреча на берег без ножа и весь в тине. Вот люди и стали шутить, что, видать, подарил он его водяному.
Выпученные глаза Махи не мигая глядели на Харвига.
– Я к тому это, что на каждого хитреца найдётся такой кабан. Либо на Перволёд ты пойдёшь со мной, либо на Гнилуши не суйся.
С тем вожаки Заречья ушли. Аким было увязался за ними, но Маха что-то сказал и тот понуро побрёл на свой двор.
Харвиг поднялся по лестнице к жерновам.
Гудей лежал на прежнем месте, в углу. Харвигу вдруг показалось, что он не дышит.
– Эй, Гудейка! Ты жив?
Тот шевельнулся. Харвиг осторожно лёг рядом, накрыл себя и домового тулупом. Что-то тревожное происходило на мельнице. И дело тут было не в угрозах Махини…
Он припомнил их разговор и покачал головой. Ишь что удумал: против своих биться! Да Харвиг скорее выйдет против всего Заречья. Надоели ему Гнилуши и мельница, как горькая редька. Покров бы уже скорей…
Тем же вечером к нему пришли княжичи. Харвиг разжёг на берегу большой жаркий костёр. Друзья расположились на поваленных брёвнах, грея у огня замёрзшие руки. Селян протянул Харвигу небольшой свёрток.
– Поздравляем, значит, тебя! – неловко пояснил он.
Харвиг развернул дублёную кожу… Внутри оказались несколько ягодных леденцов, чёрные кованные крючки и шнур из козьего волоса.
– Леденцы сами ешьте, что я вам — девка, или дитя какое? – пробурчал Харвиг, сунув, однако, гостинцы в карман. При этом Васятка и Михей за его спиной с улыбками переглянулись. – А вот за лесу и крючки, братцы, спасибо!
Пока друзья угощались нехитрой снедью, Васятка украдкой сунул ему Бабашку.
– Что там у вас? – крикнул с другой стороны костра зоркий Селян. – Никак Васятка колобка притащил?
– Сам ты колобок, – нахмурился Харвиг.
Если по-честному, сравнение было не в бровь, а в глаз. Кабы не усы да уши… Селян не впервой насмехался над детской игрушкой Харвига. Отчего-то она не давала ему покоя.