У Хаим-Боруха выпала его трубка изо рта, и он с трудом пролепетал:
— Я скажу Соре.
— Скажи, скажи, — заметил ребе, — пусть она тебе купит приличный чубук… На, вот тебе для образца мой, праздничный, чтобы был такой же!
И он передал ему свой чубук.
И это было все!
Не успел он еще вернуться домой, как во всем городе уже знали, что Хаим-Борух везет с собою праздничный чубук ребе.
— Зачем, для чего? — спрашивали друг друга на всех улицах, на всех перекрестках, во всех домах!
— Зачем? — Трепетали все еврейские души.
— Зачем? — и тут же отвечали: — Конечно, по всей вероятности, чтобы были дети!
Хаим-Борух, кажется, страдал еще той болезнью, какой страдают все еврейские ученые. Должно быть, дым из праздничного чубука ребе окажет магическое действие и на это.
— Ага! вот что еще, — догадывались другие, — у Соры глаза больные! Ей только двадцать два года, а она уже очки носит; ребе по всей вероятности это имел в виду — шутка сказать, жена Хаим-Боруха!
Ну, а с другой стороны: чему только не помогает такой чубук? И притом еще праздничный?!
И не успел еще Хаим-Борух сойти с воза, как сотни людей уже стали просить его одолжить чубук: на месяц, на неделю, на один день, на час, на минуту, на секунду…
Его озолотить хотят!
А он всем отвечал:
— Разве я знаю? Спросите у Соры…
Пророческое изречение вышло из уст его…
Сора сделала прекрасное дело…
18 монет за одну потяжку! 18 монет, ни копеечки меньше!
А чубук помогает!
И платят, и у Соры уже имеется домик свой, красивая лавка, много дрожжей в лавке и много других товаров!
Сама она пополнела, поздоровела, выпрямилась! Она сшила мужу новое белье, забросила очки…
Несколько недель тому назад приехали за чубуком для помещика! Три серебряных рубля положили на стол, а то как же иначе?
— А дети? — спросите вы.
— Ну, да! Трое уже или четверо у нее… И он тоже человеком стал…
А в синагоге вечный спор.
Одни говорят, что Сора не хочет и таки не отдаст ребе его чубука!
Другие говорят, что она уже давно ему отдала! А это совсем другой…
Сам же Хаим-Борух, он молчал на это.
А какая разница? Раз чубук помогает.
Чудодействия
1. Деревце
идишь ли это деревце? Вон то, что растет там? С колючими иглами.
А деревцо это было когда-то плодоносным деревом — яблоней.
Оно не было больше, чем сейчас, только корона была на нем — чистое золото! Золотые яблоки росли на нем.
Сочные, вкусные яблоки, таяли во рту, и такие большие, как кулаки!
«Он», дай ему Бог много лет здравствовать, ел их каждый день; приближенные получали их только для того, чтоб попробовать; а внуки ребе, дай Бог им здоровья, брали их обыкновенно в праздник торы для украшения своих флажков…
Казалось бы, с деревца довольно этого? Так нет еще!
Ветви его переросли через забор на улицу, а это стало соблазном, большим соблазном.
Школьники-мальчишки идут из хедера — и рвут их, и этим нарушают заповедь: «не укради»!
За столом говорят об этом, правда, шепотом; но он слышит все, морщит лоб, поднимает брови — народ кругом трепещет от страха: все боятся, как бы он не проклял — не наложил бы какой-нибудь кары!
Но, как видно, милосердие побеждает.
Открыв свои чистые уста, «он», да продлит Бог дни его на земли, провозглашает:
— Бог с ними!
Дети еще невменяемы.
Но на этом история не кончилась.
Как-то раз он вышел на крыльцо, посмотрел как-то печально на небо, — кто знает, что увидел он там, — и слышит шум. Взглянул он в сад и видит, как маленький карапуз, с вылезшей поверх штанишек, простите за выражение, рубашонкой, подпрыгивает к дереву, а ручками, ротиком хочет поймать яблочко, и в глазенках у него горит огонь желания — страсть в нарушение заповеди: «не пожелай чужого»…
«Обратил он взор свой», сердитыми глазами взглянул он на дерево и… не стало яблони — появилось хвойное дерево!
Мальчик чуть с ума не сошел от страха…
И каждую полночь, когда все на земле спит, слышно, как стонет и жалуется деревце:
— Никто не совершает молитвы над моими плодами, никто не испытывает удовольствия от меня…
И чахнет, — чахнет дерево от горя, от необъятной тоски!
2. Куща
— Когда-то — во дни графа — это была беседка
А когда «он», да продлит Бог дни его, откупил у наследников графа этот клочок земли, беседка эта превращена была в кущу — и в куще этой «он» часто уединялся…