Тогда, в детстве, они просто дружили. Пока Марита из девчонки не превратилась в прекрасную деву. Она больше не бегала, не пачкала одежду и руки, не срывала цветов в чужом саду — но при этом оставалась прежней. Мимолетный взгляд из-под полуопущенных ресниц. Беглая, но такая манящая улыбка…
Et ne nos inducas in tentationem, sed libera nos a malo.[16]
Как-то раз, когда семейство Рохес снова гостило у Варгасов, Марита после вечерни улизнула из-под присмотра нянек… Хасинто встретился с ней в саду, за желтеющими зарослями боярышника. Там он вырвал у нее поцелуй — единственный, зато такой сладкий. Марита ответила на него, но сама же испугалась. Вскрикнула, прижав ко рту ладошку, и убежала.
Весь следующий день Марита избегала смотреть на Хасинто открыто. А когда думала, будто он ее не видит, бросала взгляды украдкой. Тогда его кровь ускоряла бег, по телу растекалась пьянящая, дурманящая волна. Голова кружилась. Казалось, вот-вот ноги оторвутся от земли, и он взлетит.
Ite missa est. Deo gratias.[17]
Вечерня закончилась. Надо же, он и не заметил. Прихожане потянулись за благословением к падре, а Хасинто, изо всех сил стараясь не бежать, двинулся к выходу. Оказавшись снаружи, притаился и застыл в тени стен, куда не долетал свет висящих над дверями ламп.
Время тянулось долго, как тонкая льняная нить, сходящая с прялки старухи-Бениты. В животе крутило то ли от голода, то ли от волнения. А скорее всего, и от того, и от другого.
Наконец, спустя, наверное, вечность, у выхода появился сеньор. Хасинто резко выпрямился и напрягся так сильно, будто в спине вместо позвоночника был железный прут. Выходить из укрытия, однако, не спешил. Наблюдал, как Иньиго Рамирес, сойдя с короткой лестницы, подает руку высокой тучной даме. Потом еще одной — пониже ростом и постройнее, но не Марите, нет.
Затем появились Диего и лысый мужчина. Лицо последнего искажал бугрящийся шрам — змеясь от правого виска, пересекал нос, губы и обрывался где-то на левой части шеи.
Судя по тому, что этот муж шел рядом со знакомцем Хасинто и следом за сеньором — он и есть второй оруженосец.
Любимая не показалась. Что с ней? Где она?
Голову пронзила догадка, все объясняющая: Марита на сносях, вот и не явилась к вечерне.
Все равно, если не спросить, Хасинто еще долго не узнает, так ли это. Но как спросить?
Придумать он не успел: троица господ уже отдалялась от часовни. Троица? Он же видел четыре силуэта! Точно четыре! Значит, последний принадлежал Марите. Тогда почему она не вышла вместе с остальными?
Мысли, сомнения — все выветрилось из головы. Осталось только одно желание: узнать, где она. Узнать, чего бы это ни стоило.
Хасинто бросился наперерез сеньору, но застыл, наткнувшись на его недоумевающий взгляд. Вопрос так и не слетел с языка. Дон Иньиго сам заговорил:
— О, Гарсиас! Я вас, признаюсь, потерял. — Он повернулся к спутницам и, указав на Хасинто, сказал: — Донны, перед вами Хасинто Гарсиас де Варгас, мой будущий оруженосец.
— Сын того самого Гарсии? — спросила та, что постарше.
Сеньор кивнул и обратился уже к Хасинто:
— Познакомьтесь. Моя тетушка — донья Беренгария. И моя двоюродная сестрица — донья Бланка.
Хасинто поклонился женщинам, выдавив из себя приветствие:
— Знакомство с вами, донны, для меня большая честь, великая радость.
Они что-то ответили, но Хасинто едва расслышал. Все внимание было приковано к сеньору, к его лицу. Понять бы, насколько он сейчас благодушен, можно ли дерзнуть и все-таки задать наглый, неприличный вопрос.
Словно о чем-то догадавшись, де Лара протянул:
— Тетушка, сестрица, прошу меня извинить. Я задержусь ненадолго. Диего и Гонсало вас проводят.
Он обернулся, подозвал оруженосцев, и женщины ушли в их сопровождении.
Рука дона Иньиго легла на плечо Хасинто, и он вздрогнул. Сеньор, видимо, это почувствовал и нахмурился. Впрочем, ничего не сказал, а повел Хасинто прочь от дороги. Когда они отдалились шагов на двадцать, де Лара развернул его к себе и спросил:
— Ну, что случилось?
— Н-нет, ничего такого…
— Не лгите. На вас лица нет. В чем дело?
Так: сейчас или никогда! Преодолеть страх, пережить ярость де Лары. Он готов на это, потому что неизвестность куда хуже. Хасинто задержал дыхание, будто перед броском в холодную воду, и выпалил:
— На вечерне я не видел вашей жены, доньи Марии Табиты. Здорова ли она? Все ли у нее хорошо?
Последовавшее молчание оглушило. Смотреть на сеньора Хасинто не осмелился и опустил голову. Зато почувствовал его тяжелый, давящий взгляд. Это было невыносимо. Лучше бы Иньиго Рамирес накричал, ударил. Или просто развернулся и ушел. А он молчал и как будто не шевелился.
16
Et ne nos inducas in tentationem, sed libera nos a malo (лат.) — И не введи нас в искушение, но избавь нас от зла
17
Формула христианской католической церкви, которой заканчивались богослужения. Ite missa est (лат.) — Идите, [собрание] распущено. Deo gratias (лат.) — Благодарение Богу