Хасинто спрыгнул с Валеросо и привязал его с другой стороны от плетня.
— Вот, возьми, — де Лара указал на лежащие у ограждения палки и плетеные щиты. — Диего, и ты.
— Дон Иньиго, а может, мы на мечах сразу? Друг с другом? — в голосе юноши проскользнули молящие нотки, а брови сложились домиком. — Мы можем…
— К столбам! — велел сеньор и оглянулся на пажей. — Вы, юноши, тоже.
Хасинто, Диего и остальные взяли щиты, палки, встали каждый напротив своего столба-врага. Конечно, поединок друг с другом был бы интересней. Хотя лучше уж тяжеленная палка в твердой руке, чем меч, выскальзывающий из пальцев, как вчера.
— К бою!
Хасинто вызвал в себе боевую ярость и напал на столб. Рубил его палкой. Отходил, закрываясь щитом, снова набрасывался. Так, словно это и впрямь враг. Если думать иначе, то пользы от упражнения будет мало.
Сеньор тренировал их с Диего почти каждое утро. Зачастую к занятиям присоединялись пажи. Смешливый Сантьяго и не по годам спокойный, рассудительный Фабрицио оказались замечательными юношами. Чего, конечно, нельзя сказать о нахальном Ордоньо. Когда сеньор ставил его против Хасинто, паж с таким зверским видом размахивал палкой, словно хотел не просто победить, а убить. Благо, ему редко удавалось первое и не удавалось второе.
По-прежнему неясно, за что Ордоньо так его ненавидит. А еще, кажется, считает, будто он недостоин быть эскудеро Иньиго Рамиреса. Глупец! Что бы он понимал! Да Хасинто будет лучшим оруженосцем! Приложит для этого все усилия. Он и сейчас тренируется чаще и дольше других. Он станет незаменимым! Приняв же рыцарское посвящение, постарается остаться рядом, сделаться близким вассалом Иньиго де Лара. Как отец. А потом… потом, покрыв себя славой, уйдет к рыцарям-храмовником. Чтобы они ему радовались, а не относились, как к обычному послушнику.
Пока это лишь мечты, но рано или поздно они станут явью.
Несколько раз сеньор вывозил его и Диего на озеро, где заставлял плавать. В том числе и в доспехах — старых, покрытых ржой. Дважды брал Хасинто на охоту. На второй раз даже позволил один на один сойтись с вепрем, задерживаемым собаками.
Тот день незабываем! Стоит о нем подумать, и воспоминания захлестывают с головой. Кажется, будто все было даже не вчера — сегодня.
Выходя с тяжелым копьем против разъяренного зверя, Хасинто не мог сдержать волнения, но при этом был очень осторожен. Следил, чтобы вепрь не бросился под ноги или не ринулся с другой стороны. Не позволив сбить себя и вспороть клыками, Хасинто вонзил в него копье. Оно вошло в звериную плоть с треском и чавканьем. Хлынула кровь, но кабан не умер: все еще напирал, сам себя насаживая на древко. Руки дрожали от напряжения. Казалось, еще чуть-чуть, и Хасинто опустит копье, не выдержит напора тяжеленной туши. Пусть это ничем не грозило — вепрь почти повержен, рыцари его добьют. Но лучше самому дождаться, когда зверь испустит дух. Из груди вырывались хрипы, в подреберье кололо, а кабан все не подыхал. Хасинто зарычал, сделал еще одно усилие и — насадил зверя по самую перекладину. Тот завалился набок. Повержен! Какое блаженство наконец-то опустить руки и выпустить копье! Еще большая радость — видеть одобрение рыцарей и сеньора. Дон Иньиго довольно засмеялся, хлопнул его по плечу и сказал: «Славная добыча, Чинто».
Де Лара в последнее время часто называл его сокращенным — домашним — именем, и Хасинто это нравилось. Тем более что за этот месяц он услышал от сеньора больше добрых слов, чем за всю жизнь — от отца. Правда, тот вообще никогда не хвалил. Ну, хоть не ругал сильно, бил редко — и то благо.
Диего обзавидовался, когда Хасинто рассказал об охоте.
— Мне сеньор никогда не разрешал в одиночку на кабана… — пожаловался юноша и сразу себя успокоил: — Разумеется, только потому, что я младше тебя. Только поэтому.
Что верно, то верно. Диего и впрямь на год младше. Еще и слабее, но об этом ему лучше не говорить. Зато приятель уже больше года в оруженосцах, а Хасинто поздновато стал эскудеро. Но ничего. Он будет сильным, доблестным и яростным в битвах. Он все сделает, чтобы стать рыцарем как можно скорее — раньше, чем Диего.
Как же хорошо, что сеньор принял клятву! Пусть радость омрачена скорбью по Марите, но… любимой уготовано место в раю. Значит, он грустит не о ней, а о себе: о том, что никогда ее не увидит. И о сеньоре, как ни странно, грустит тоже. Ведь дону Иньиго наверняка тяжело было смириться с утратой. Может быть, он даже винит себя в смерти жены. Еще бы: такой знатный рыцарь, рико омбре, и не уберег, потерял, прожив с ней всего два года.