Он улегся на спину, попытался заснуть, но скоро понял: не выйдет. Эх, хорошо бы, если сну мешал только шум пира. Увы. Куда сильнее мучили больная рука и неспокойная совесть. Без толку проворочавшись, он снова сел. Занять себя было нечем, разве что тревожными мыслями.
В жаровне перемигивались угли, похожие на раскаленные монеты. Они притягивали взгляд, и Хасинто не стал противиться. Лучше следить за игрой рдяных всполохов, чем пялиться в густую тьму или заглядывать в собственную душу.
Но как удержаться и не заглянуть?
Чем дольше он сидел, тем сильнее одолевали сомнения. Правильно ли он сделал, открыв Гонсало правду? Что если оруженосец или Васкес как-то помешают встрече сеньора с мавром, и это окажется ошибкой? Вдруг сейчас у дона Иньиго и впрямь есть возможность найти сына, а он ее упустит? И виноват в этом будет Хасинто. Остается молить Господа, чтобы де Ларе не повредило его признание.
Как странно… Благополучие сеньора стало для Хасинто не менее важным, чем собственное. Не понять, почему так случилось, и не вспомнить, в какой день. В тот ли, когда де Лара, несмотря на нанесенное оскорбление, принял его в оруженосцы? Или позже, когда хвалил за успехи? Или когда не поверил в клевету Ордоньо? Или совсем недавно, когда позаботился о Хасинто, пригласив лекаря, когда утешал, догадавшись, что он плачет по другу? А может, повлияло все вместе?
А ведь когда-то Хасинто ехал в земли дона Иньиго с тяжелым сердцем и — даже не верится! — чуть ли не смерти ему желал. Неужели это и впрямь было? Поразительно! Кажется, будто всего лишь сон — смутный, нехороший. Хотя с того дня и года не прошло…
Кто-то из древних мудрецов говорил: omnia fluunt, omnia mutantur — все течет, все меняется. Как же он был прав! И еще неизвестно, какие перемены ждут в грядущем… Увы, человеку не дано провидеть судьбу. Жаль. Скольких ошибок и невольных грехов удалось бы избежать!
Хасинто очнулся от мыслей, лишь услышав хлопанье двери и вопрос:
— А что это вы до сих пор не спите?
Он вздрогнул и повернул голову. На пороге стоял сеньор, а позади него топтался паж, сжимая в руках факел.
Хасинто вскочил на ноги и поклонился. Де Лара, слегка покачиваясь, подошел к кровати и сел.
— Зажги лампу, — приказал он пажу, — потом можешь идти.
Мальчишка сделал, что велено, и скрылся за дверью. Сеньор повторил вопрос:
— Так почему не спишь? Скоро светать начнет.
— Не знаю … Просто не хотелось.
— Правда? — на лице дона Иньиго читалось недоверие.
— Да. То есть, я пытался заснуть — не вышло.
— Рука?
И рука, и мысли, но это не повод жаловаться. Хасинто снова опустился на шкуры и заверил:
— Я сейчас же засну, обещаю.
— Хм… Это еще неизвестно. А завтра тебе вряд ли удастся отлеживаться до полудня… Почему ты не попросил у ибн Якуба те капли? Кажется, вчера они помогли.
— Он сказал, что больше нельзя.
— Ясно.
Иньиго Рамирес вздохнул и, опершись руками о кровать, тяжело поднялся. Затем выглянул за дверь. Скоро оттуда донеслись голоса, но слов Хасинто не разобрал.
Вернувшись, сеньор стянул сапоги и блио, остался лишь в нижней рубахе, но укладываться не спешил. Сидел на кровати и чего-то ждал. Чего именно, Хасинто понял через несколько минут, когда на пороге появился слуга. Он держал небольшой кувшин, в каких обычно хранили вино. Что же это, де Лара собрался пить сейчас, хотя и без того пьян после пира? Вроде бы именно от подобных поступков Гонсало просил его удержать.
— Ему отдай, — велел дон Иньиго, указав на Хасинто пальцем.
Слуга поставил кувшин возле шкур и тут же удалился. Хасинто в недоумении воззрился на де Лару.
— Пей, — велел тот. — Иначе до утра будешь мучиться.
— Сеньор, но…
— Я. Сказал. Пей.
Возражать и дальше он не посмел и сделал несколько глотков. Потом еще. Потом поставил кувшин и вопросительно глянул на дона Иньиго: выпивать все, наверное, необязательно? Но тот даже не смотрел в его сторону — взгляд был обращен на все еще раскаленную жаровню — Хасинто не забывал подбрасывать в нее угли.
Он выпил еще. Терпко-сладкое вино ласковым огнем разлилось по телу. Голову затуманило, она стала воздушной, а на плечи, напротив, навалилась приятная тяжесть. Даже дышать стало легче, и тревога отступила, спрятавшись в глубинах души. Рука по-прежнем болела, но беспокоила при этом меньше.
— Тебе лучше? — спросил де Лара.
— Да… Наверное…
— Хорошо. Сделай еще пару глотков, чтобы «наверное» превратилось в «точно». И ложись спать.
Он снова послушался. А потом неожиданно для себя самого спросил: