Хасинто бездумно тряс тело пленника и бормотал: Ибрагим, Ибрагим, Ибрагим… Глаза щипало от выступивших слез. Мавр оставался неподвижным.
— Иисусе, Господи всемилостивый, всемогущий, — шептал Хасинто, — Дева Пречистая, каюсь во грехе своем, молю о чуде… Ибрагим!
Сарацин застонал. Его стон показался слаще песни. Благодарение всем святым! Слава Господу, он услышал молитвы!
Хасинто готов был расцеловать недавнего врага. Не умер! Жив! Уберегла пресвятая Дева!
Он осторожно поднял юношу и усадил, прислонив спиной к стене. Это оказалось не так-то просто — правая рука еще плохо слушалась, и все-таки он справился.
— Ибрагим… Ну же, держись… Очнись… Ну пожалуйста!
Наконец пленник разомкнул веки, но его взгляд был мутным и блуждал, ни на чем не задерживаясь. Хасинто пощелкал пальцами перед его лицом.
— Ибрагим! С тобой все хорошо?
Ответом стал плевок. Благо, пролетел мимо и упал в солому. Хотя несколько капелек все-таки брызнули на щеку. Если бы не радость, почти счастье от того, что юноша жив, Хасинто снова бы взъярился. Сейчас же лишь провел рукой по скуле, вытирая слюну, и проворчал:
— Вижу, пришел в себя.
Лицо пленника, сейчас голубовато-белое, пошло красными пятнами, во взгляде загорелись ненависть и презрение. Это неприятно и — неважно.
— Сказал бы сразу, что не желаешь писать… — протянул Хасинто. — Или ты просто сердить отца не хотел? Боялся его гнева?
— Мой отец не лгать… — выдавил мавр посиневшими, дрожащими губами.
— Ты другие слова знаешь? Долго собираешься бурчать одно и то же? Верю я, верю! Твой отец хотел сделать добро, но… ошибся. А мой сеньор опечалился, разгневался, вот и наговорил… всякого. Не хочешь ничего писать — не надо. Нам с амиром Иньиго вообще все равно. А насчет этого, — Хасинто похлопал себя по затылку, — я сожалею. Не думал тебя калечить, но ты оказался сильным противником. Пришлось драться всерьез…
Хасинто отошел к столу и медленно, очень медленно начал скручивать пергамент в узкую трубочку. Он ждал. Пока неясно, поверил мавр в его искренность или нет, повлияла на него лесть или пропала втуне. Тем более что неизвестно, какие у Ибрагима отношения с отцом. Может, юнцу легче сдохнуть, чем написать родителю из позорного плена. Тут Хасинто его понимал. Находись он в таком незавидном положении, тоже десять раз бы подумал, прежде чем говорить с Варгасом-старшим.
— Я не буду сказать отцу, что он лгать… Нет.
Хасинто фыркнул и пожал плечами.
— Нет и не надо. Никто не заставлял тебя его обвинять.
— Твой хозяин заставлять.
Проклятье! Видимо, сеньор сказал это в самом начале, на сарацинском. Надо как-то выкрутиться…
— Что ж ты такой дурной? Я же объяснил: сеньор разозлился. Вот и захотел высказать ибн Яхъе все… С твоей помощью. Но это необязательно.
— Дикарь. Он дикарь.
Взять бы и врезать олуху по роже! Жаль, нельзя.
— Пф-ф…Это ты дикарь. Бестолковый. Насочинял ерунды. Не понял, что тебе позволили попрощаться. Да что теперь говорить!
Хасинто махнул рукой и шагнул к выходу.
…Ну же, Ибрагим, очнись! Задержи, останови! Сделай то, что хочет дон Иньиго!
Все-таки зря сеньор давил на пленника, зря заставлял писать о лжи отца. Ибн Яхъя и сам, без подсказок бы догадался, почему сына сделали заложником. Конечно, де Лара предупреждал, что не в себе. Наверное, этим и объясняется его несдержанность.
Хорошо, что у сеньора есть эскудеро, который добьется того, чего не добился он! Наверное… Все-таки пленник не спешит останавливать Хасинто.
Неужели все зря? И лесть, и показное равнодушие, и полуправда?
Он уже дотронулся до дверной ручки, и тут наконец раздалось вожделенное:
— Не уходить ты! Я написать!
Губы против воли растянулись в улыбке. Благо, он стоял спиной к сарацину.
— Тебя не поймешь… — буркнул Хасинто и нехотя, будто через силу, обернулся. — Ладно уж, но давай быстрее. Я с тобой и так провозился. — Он подошел к Ибрагиму и носком ботинка расшвырял солому. Затем положил на пол пергамент, поставил чернила, всунул в руку неверного перо. — Быстро, понял?
Пленник метнул на него взгляд и тут же обмакнул перо в чернила. Пальцы юноши тряслись: перо то и дело выпадало из рук. На лбу выступали капли пота, дыхание было хриплым и неровным. Юноша так сильно волновался? Или сказывался разбитый затылок? Несколько строчек Ибрагим выводил так долго, что за это время Хасинто написал бы десяток посланий. К заложнику точно нужно отправить лекаря. На всякий случай. Не забыть бы сказать об этом сеньору…