Он помрачнел и насупился.
Нет! Лишь бы не разрушилось волшебство! Лишь бы сеньор не думал о плохом!
— Удача еще придет!
— Брось, Чинто. Я не дурак. Знаю, что никто в это не верит.
— Я верю! Потому что…потому что верю в вас.
— Да? А вот я почти разуверился… Столько попыток — и все зря.
— Если вы ищете, значит, на то есть причина. Значит, рано или поздно найдете.
— Может быть…
Он отвернулся. Теперь Хасинто видел только чеканный профиль: нос с горбинкой, прямой высокий лоб и линию рта, уголки которого слегка опустились.
— Вы же не просто так ищете, сеньор. Не просто ребенка среди всех остальных детей… Вы знаете, кого и как искать.
— Наверное… Маленькая отметина на радужке… На левом глазу. Многие знают, что она есть. Никто не знает, где именно и как выглядит. А те, кто знали, погибли… Табита, кормилица, служанки… Остальные же неоднократно пытались подсунуть… не того.
— Вот видите! Есть примета. Значит, найдете! Когда-нибудь!
— Если он жив… — почти неслышно сказал де Лара и чуть громче добавил: — Спасибо, Чинто. Спасибо, что веришь. Вот и я пытаюсь. Иначе тяжело… Очень тяжело думать, что после меня никого не останется. Чем я прогневал Господа, что он забрал всех моих детей? Понимаешь? — всех! Даже бастрюков. А что если из-за них он и разгневался? Не знаю… Единственная надежда: может, хотя бы одного сына пощадил. Может, найти его — мое испытание? Вот и ищу. Ведь неспроста в Саньтьяго-де-Компостело мне было видение…
— Какое видение?
Де Лара помотал головой, поднялся и бросил:
— Пора возвращаться. Вечерню мы пропустили, но я должен успеть к трапезе. Обещал тетушке Беренгарии.
Похоже, дон Иньиго уже пожалел об откровенности. Это понятно: рыцарь может показать уязвимость или равному, или сеньору, или даме. Де Лара же открылся оруженосцу. Но Хасинто никому ничего не расскажет. Даже будь жив Диего, и ему бы не рассказал. Доверие сеньора бесценно!
Они снова сидят на берегу озера, оба только в штанах: вечер теплый. Хасинто смотрит на шрамы на груди де Лары, а тот говорит:
— Бык оставил. До самой смерти.
Хасинто смотрит на них, а потом касается ладонью. Это приятно. Кожа сеньора влажная после воды, но горячая.
— Напоминание, — шепчет дон Иньиго.
— Напоминание, — вторит Хасинто и касается его груди, изуродованной рубцами.
Они — прекрасны! Сеньор — прекрасен! Он лучший! Из мужей, из воинов, из всех людей! Хасинто отдаст за него и жизнь, и честь, и… вообще все.
Де Лара не отстраняется, лишь слегка откидывает голову. Хасинто наклоняется, целует шрамы, а потом скользит губами вверх: касается ключиц, выемки между ними… Сеньор перебирает пальцами его волосы и, щекоча, проводит ладонью по тыльной стороне его шеи и ниже — по обнаженной спине. Что-то темное, теплое, влажное обволакивает тело. Голова плывет. Сладкое напряжение, наваждение, истома. И так хорошо-хорошо…
— Нет! — слышит Хасинто собственный крик и, задыхаясь, подскакивает на кровати. — Нет-нет-нет! Нет!
Он мотает головой, капельки пота разлетаются в стороны. Откидывает одеяло. Рубаха стоит колом.
Нет! Такого не может быть! Не должно быть! Никогда! Ни за что! Дьявол! Дьявол! Это все он! Отец лжи добрался до Хасинто, послал греховное видение! Нет!
Он скатился с кровати. Путаясь в рукавах, сбросил камизу. Почти ничего не видя из-за злых слез, все-таки нашел веревку. Трясущимися руками завязал на ней пять — нет, десять узлов. Пал на колени перед крестом и…
— А-а-а!
Самодельный хлыст рассек спину. Так тебе, дьявол! Изыди! Изыди!
Еще удар. Изо всех сил. Еще крик. Снова удар. И молитва — быстро-быстро, на одном дыхании:
— Каюсь перед Богом всемогущим, блаженной Марией вечной Девственницей, блаженным Михаилом Архангелом, блаженным Иоанном Крестителем, перед святыми Апостолами Петром и Павлом, всеми Святыми, ибо много грешил в помыслах, словах и делах. Моя вина, моя вина, моя величайшая вина…[28]
Удар! Больно. Хорошо, что больно. Нужно еще сильнее, еще больнее!
А потом строгий пост и ежедневные молитвы, и ежедневные истязания плоти. А еще исповедь и причастие. Только так удастся изгнать беса. Если удастся…
Конечно же удастся! Не может быть иначе! Известно, что охотнее всего дьявол искушает праведников, потому избрал его своей жертвой: ведь Хасинто, узнав о смерти Мариты, навсегда отказался от плотских утех.