— К бою! — велел де Лара.
Хасинто позорно проиграл. Сеньор двумя ударами палки вывел его из боя. С Ордоньо сражался куда дольше, и паж, когда все-таки был побежден, окинул Хасинто взглядом, полным презрения и превосходства. Дурак! Он просто не знал… Не знал, как мучительно смотреть на дона Иньиго, следить за его движениями и — пытаться не вспоминать. Шрамы, ключицы, выемку между ними… Будь все проклято! Зарыться бы в укромном уголке, никого не видеть, не слышать, ни о ком не думать.
Вообще лучше умереть, чем быть мужеложцем. Но Хасинто не мужеложец! С ним всё в порядке. Сейчас ему тяжко смотреть на сеньора только из-за сна, посланного дьяволом. Ведь наяву он не хочет целовать дона Иньиго? Нет, упаси Господь! Разве только руку, как и подобает оруженосцу или вассалу. Ничего больше. И шрамы де Лары вовсе не прекрасны, а уродливы. Хасинто с куда большим наслаждением посмотрит на хорошеньких служанок. Например, на кухонную девку Ренату — пригожую, с тугими каштановыми косами и большими губами. Когда она нагибалась, чтобы подмести пол, то приподнимала юбку и невольно — а может, намеренно, — показывала ноги. Если же в эту минуту глянуть на Ренату спереди, то можно заметить мягкие полушария грудей. Хасинто старался не пялиться на нее — он же дал обет верности погибшей возлюбленной! — но это не всегда получалось. И хорошо, что не получалось. Сейчас именно воспоминания о служанке окончательно убедили: он — не мужеложец! Никогда им не был и не будет!
Сон? А что сон? Дьявол искусный, хитрый, он знает, в какое время насылать распроклятые видения и соблазны: терзает ими ночью, когда Божьего света нет. Но Хасинто не поддастся демону! Сеньор — просто сеньор. Такой же, как и прежде. Дон Иньиго. Иньиго Рамирес. Де Лара. Обычный. Привычный. Почти родной.
Хотя исповедаться все же надо…
Только к кому идти? К местному падре? Конечно, святые отцы лишь посредники между Господом и верующими, но все же… Падре ведь сразу поймет, что Хасинто вожделел кого-то из владений де Лары. Кого-то, с кем близко общался. А кто оруженосцу ближе сеньора? Святой отец догадается… Догадается! Сохранит тайну исповеди, но Хасинто все равно будет стыдно так, словно о его сраме проведал весь мир.
Что делать? Без исповеди от греха не избавиться. Может, улизнуть в ближайшее селение, найти там часовенку? Да только как уйти в одиночку и не вызвать при этом вопросов и подозрений? А даже если получится, он все равно попадется на глаза крестьянам. Они поймут, что он знатный кабальеро и, скорее всего, догадаются, что приехал из владений де Лары — а откуда еще? Сразу пойдут сплетни, догадки: почему идальго исповедуется в их часовне? Домыслы рано или поздно дойдут до стражников крепости, а от них поползут дальше. Может, достигнут и ушей сеньора. Нет, нельзя так рисковать. Иначе потом врать придется и что-то придумывать, объясняя, зачем он туда ездил.
— Чинто! — окликнул дон Иньиго. — Берите копье — и на коня.
Любимое упражнение. Всегда, но не сейчас. Мысли заняты другим, и тревожит другое. Эх, провести бы день в молитве, но увы. Вместо этого придется мчаться на лошади, круг за кругом поражать мишень и уворачиваться от мешка. Ладно, тут он хотя бы не осрамится. Заодно в очередной раз покажет Ордоньо, как здорово управляется с копьем. Мерзкая ухмылка рыжего сразу потускнеет.
Нет, она не потускнела. Наоборот, засверкала ярче, злораднее, потому что Хасинто все-таки осрамился. Немыслимо! С того дня, как стал оруженосцем, он всего два или три раза попадал под мешок! Сейчас же тот больно ударил в спину на первом круге, слегка задел на втором, а на третьем врезался в голову, оглушил и вышиб из седла.
Хасинто лежал на земле. Горькая пыль забивалась в ноздри, скрипела на зубах, а он пытался встать. Наверное, со стороны казался жалким червяком. Когда наконец удалось подняться, он поплелся к ограде. Старался не смотреть ни на сеньора, ни тем более на Ордоньо, но краем глаза увидел и сдвинутые брови первого, и растянутые в счастливой улыбке губы второго.
Какой стыд! Сначала богопротивная похоть — во сне, теперь воинское бесславие — наяву! Хуже этого было только видеть умирающего Диего и узнать о смерти Мариты.
Марита! Ангел! В ней спасение! Хасинто все время будет думать о возлюбленной, тогда ночной кошмар не повторится!
С каждым днем ее лицо все больше изглаживалось из памяти, а отдельные черты вовсе забылись, зато сам образ никуда не делся. Осталась и любовь — настоящая, чистая! Она одолеет черную похоть.
Опершись о плетень и повесив голову, Хасинто неровно и громко задышал.