— Посмотри на меня!
Это сеньор. Эх, знал бы он, о чем просит… Смотреть на него — мука, но приказ есть приказ.
Хасинто вскинул голову и наткнулся на внимательный, будто изучающий взгляд.
— Что с тобой сегодня такое? Будто я не воина тренирую, а однорукого соларьего.
— Сам не знаю… Мне жаль.
Проклятье! Дон Иньиго! Ну зачем смотреть так? Зачем так пристально?
Щеки запылали, а кончики пальцев, напротив, похолодели. Лицо покрыла испарина, голова закружилась, дыхание стало еще чаще. Хасинто покачнулся.
— И выглядишь дурно. — Де Лара приблизился и положил ладонь на его лоб. — Да ты горишь. Выходит, Ордоньо сказал правду. Это ты соврал, что не болен. Когда наконец уяснишь: мне лгать нельзя?
Сеньор разозлился, но Хасинто впервые был этому рад: пусть Иньиго Рамирес прогонит прочь. Это лучше, чем слышать его голос, видеть его лицо и — кто знает? — отправиться с ним на дьявольское озеро. Да, пусть гневается: лишь бы не догадался об истинной причине недуга.
— Ордоньо! — Де Лара оглянулся на пажа. — Отведи Чинто к ибн Якубу.
— Я сам дойду!
— Нет уж, — хмыкнул сеньор. — Чего доброго, сбежишь к себе. Ордоньо присмотрит, чтобы ты все-таки добрался до лекаря. И до вечера можешь быть свободен.
Мстительный Иньиго Рамирес! Знает ведь, что они друг друга не выносят. Намеренно обратился к гаденышу, хотя рядом есть другие пажи. Проучить решил.
Ордоньо схватил его за плечо, но Хасинто сбросил вражескую руку и прорычал:
— Я сам! А ты иди сзади. Присматривай, раз приказ такой.
Он отправился к внешнему двору, паж двинулся следом. Когда отошли от ристалища, гаденыш поравнялся с Хасинто и будто невзначай бросил:
— Я слышал, у мавра много снадобий. От разных хворей. Не только от лихорадки, но еще от хилости и глупости есть.
— Если не умолкнешь, тебе понадобится снадобье от пробитой башки, — огрызнулся Хасинто. — Только знай, что пленнику-сарацину оно не помогло.
— Молчу-молчу. Ты меня напугал. Кабальеро, не способный удержаться в седле, все-таки слегка опаснее однорукого крестьянина.
— Уж-ж-а-асная несправедливость, что такой кабальеро выше тебя по званию. Наверное, ты каждую ночь из-за этого плачешь, бедный.
— Лучше уж поплачу, чем…
Слава Сант-Яго, гаденыш не успел договорить: когда они вышли из внутренних ворот, то столкнулись с лекарем.
Можно сколько угодно спорить, ссориться, оскорблять друг друга, но наедине, не при свидетелях. Тем более не при чужаках. Неверный же, как бы долго ни находился во владениях дона Иньиго, все равно чужак. Он должен видеть воинов Леона и Кастильи сплоченными.
Мавр улыбнулся и пропел:
— Приветствую вас, юные идальго.
— Доброе утро, — откликнулся Ордоньо. — Вы куда-то спешите?
— Обещал посмотреть кобылу. Ожеребиться должна, да все не получается…
— Никуда не денется, ожеребится, — паж тряхнул нагло-рыжими вихрами, поправил шапку и протянул: — С лошадью и менее искусные лекари справятся. Я им передам, что нужно за ней присмотреть. А для дона Иньиго сейчас важнее его оруженосец, — он кивнул на Хасинто. — Занедужил. Поможете?
— Для эскудеро дона Иньиго сделаю все, что в моих силах.
Хасинто глянул на пажа и выдавил:
— Благодарю за помощь и заботу.
— Здоровья тебе, Хастинто. Пусть тело станет сильнее, а ум — тверже.
— Обещаю не забыть твою поддержку. Отплачу тем же.
Ибн Якуб, слава Пресвятой Деве, вроде бы не уловил в обоюдных любезностях яда и насмешки.
— Не будем медлить, — сказал он. — Идите за мной, юный идальго.
Лекарь отворил дверь в дом. Точнее, это Хасинто подумал, что в дом. На самом деле, миновав длинный коридор, они вышли на подворье. Здесь отцветали яблони, благоухали каштаны; поодаль торчал крошечный сарай, но оттуда не доносилось кудахтанья кур, блеяния овец и других звуков, издаваемых птицами или скотиной. Оно и понятно: знатному рыцарю, хоть он и сарацин, позорно заниматься крестьянским трудом. Слуг же у ибн Якуба не было.
Самого дома Хасинто не увидел, пока не догадался обернуться. Окна и двери, ведущие в него, находились за спиной: войти можно было только с этой стороны. То-то он удивлялся, что снаружи глухие стены. Даже решил, будто мавр предпочитает свет ламп и свечей свету дня. Теперь-то ясно: длинный коридор — это всего лишь арочный туннель, делящий жилье на две части и выходящий на подворье.
Похожие дома были в Толедо, но те остались от сарацинов. Здесь же, на севере страны, такой смотрелся странно. Не иначе, ибн Якуб сам его построил: христиане строят иначе.