— Кто это — мы? — спросил ибн Якуб.
Пожалуй, Хасинто слишком увлекся, расписывая якобы сон. Даже сам чуть не забыл, что это — выдумка. Ну и ладно! Отступать все равно поздно.
— Ну, мы… Я. Мои вассалы. Дон Иньиго и его подданные. И много кто еще… Мы сражались и знали, что умрем. Сражались почерневшими руками, кричали сгоревшими ртами — и все равно не сдавались! Надеялись на чудо. Из последних сил превозмогали муки и бились, бились…
В горле запершило, и Хасинто закашлялся. Умолкнув, отвернулся к окну. За мутным стеклом пылало злое солнце, а здесь, внутри, царила приятная прохлада. Нежная, умиротворяющая. Захотелось пододвинуть к себе подушки, разлечься на них и уснуть. Крепко, без сновидений, тем более позорных.
— Ну, и чем все закончилось? — спросил ибн Якуб, и Хасинто вздрогнул.
— А? Что?
— Сон. Чем он закончился?
Mierda! Хасинто сам не знает! Хотелось бы придумать, будто воины одолели демонов, но нельзя: будет неясно, чем сон так его напугал.
— Из Преисподней появилась нагая блудница верхом на громадном змее, и сила демонов умножилась. Один из них навис надо мной, разинул пасть. Я его рубил, рубил, а он не умирал! С его клыков стекала желтая слюна. Как гной желтая… Смрад чуть не сбивал меня с ног. Потом чудище вонзило когти в мою грудь, и я понял: пришла смерть. Понял, что никого не защищу и не спасу: ни матушку с братом, ни моих людей, ни сеньора… Такое противное чувство беспомощности… Тут я и проснулся. От собственного крика.
Ибн Якуб долго и в упор смотрел на Хасинто. С недоверием? Изумлением? Любопытством? Не разобрать. Наконец лекарь покачал головой, поцокал языком и пробормотал:
— Из вас вышел бы славный сказитель…
— Что?!
Ибн Якуб усмехнулся уголком рта. Кажется, с недоверием. От возмущения Хасинто даже чуть привстал и подался вперед. Лекарь замахал руками и воскликнул:
— Нет-нет, я не хотел обидеть! Понимаю: вы рыцарь, а не сказитель. И все же, пока вы говорили, я заслушался. Будто это не сон, а…
— Вы что, не верите?!
— Верю, конечно, верю, — голос мавра был мягким, примирительным. — Просто вы так рассказывали… будто легенду или балладу.
— Сон был очень страшным. И ярким, — проворчал Хасинто. — Поэтому хорошо запомнился. Поэтому я так долго о нем говорил. Поэтому все утро о нем помнил. Волновался. А сеньору показалось, будто я болен.
— Может, так и есть. Душевные волнения, знаете, иногда сказывается на теле. Человек полагает, будто плоть захворала, а на самом деле — сердце неспокойно.
Лекарь прав: сердце неспокойно, еще как неспокойно. Терзают сомнения, стыд, страх и… еще что-то неуловимое. Какое-то неясное томление. Ноет, тянет в душе.
— Чтобы дурной сон не повторился, пожуйте на ночь мяту. Дивно успокаивает разгоряченное тело и смятенный ум. Она и здесь, при замке, растет. Видели? Знаете, как выглядит? Сорвите несколько веточек и…
— Я что, по-вашему, должен копошиться среди травы? Как женщина или какой-то крестьянин?! Ладно в походе… но здесь?! На глазах у рыцарей, у черни?!
Ибн Якуб покачал головой и усмехнулся.
— Надо же… Я не первый год в этих землях, а все равно порой забываю о здешних нравах. Извините, юный идальго. Конечно, вы правы. Но ведь можно приказать слугам, и они все сделают.
Верно. Почему Хасинто сам не догадался? Прежде чем возмущаться, стоило подумать. Правда, он в таком состоянии, что голова работает плохо.