— Да. Так и сделаю. Спасибо.
Вот и все. Самое время уйти, но не хочется. Да, он думал молиться весь день, но это было до позорной тренировки и до перепалки с Ордоньо. Сейчас же молитва вряд ли поможет. Когда в голове столько больных мыслей, и они мошкарой кружатся в голове, камнем ложатся на плечи, успокоиться все равно не выйдет. А вот отвлечься — может быть.
Ибн Якуб смотрел выжидающе, Хасинто молчал и не двигался с места.
— Я могу еще чем-то вам помочь?
— Не думаю, но…
Взгляд упал на книги, и в памяти промелькнули мавритенок Ибрагим, письмо, которое Хасинто не смог прочесть, и де Лара, говорящий по-сарацински. Вот она — возможность научиться сарацинскому языку, а заодно на время забыть о срамном видении. Пусть сейчас он бесполезен на воинской площадке, зато может принести пользу впоследствии, если выучит наречие мавров. Понимать, о чем говорят между собой враги, очень важно.
— Ибн Якуб! А все эти книги на вашем языке написаны?
— Многие, но не все. Есть и на латыни. — В карих глазах лекаря читался вопрос. — Почему вы спрашиваете?
— Да так… А о чем они?
— О разном, — теперь недоумение прозвучало в голосе.
— А вы можете научить меня вашему наречию? Говорить на нем, читать?
— Возможно… Только зачем это вам?
— Просто интересно. — Хасинто пожал плечами и добавил: — Тогда я сумею прочесть ваши книги. Если позволите, конечно. В замке книг мало. А те, что были, я уже прочел. Не один раз.
Мавр хмыкнул, склонил голову набок и уставился так, будто у Хасинто была песья голова. Неприятно ощущать на себе подобный взгляд.
— Если я прошу слишком много, так и скажите.
— Нет-нет, что вы! Просто… — ибн Якуб покрутил пальцами в воздухе: похоже, подбирал нужные слова. — Просто я не ожидал… Видите ли, многие рыцари кое-как изъясняются на нашем языке. Этого им хватает. Лишь двое просили, чтобы я научил их говорить лучше. Но читать?! Вы первый.
— Это плохо?
— Всего лишь непривычно, — лекарь улыбнулся. — Я буду рад вас учить. Но согласен ли дон Иньиго? Вдруг не одобрит, что его оруженосец тратит время на…
— Я у него спрошу! Завтра же. А сегодня он все равно освободил меня до вечера.
— Вы что же, хотите начать прямо сейчас?! — глаза ибн Якуба округлились.
— Ну да. А что? Или… — Вот ведь! Он повел себя, как последний себялюбец! — Конечно, если вы не заняты… А если у вас есть дела, то не смею вас отвлекать. Приду в другой раз.
— Пока что я свободен. А за кобылой найдется, кому присмотреть. В этом ваш друг был прав.
Гаденыш не друг, а враг. Жаль, нельзя сказать об этом лекарю.
— Так вы согласны?
— Да, — он вытянул руку и указал на Хасинто. — Ma esmouk?
— Чего?
— Я спросил, как вас зовут. Ma esmouk. Повторите. А потом я скажу, как ответить.
— Ma esmouk… — с трудом выговорил Хасинто.
Ну и наречие! Язык сломаешь!
Видимо, мавр скучал по родной речи, потому учить ему оказалось в радость. Они прерывались только на еду и краткий отдых. Хасинто вышел из дома лекаря, лишь когда отзвучал созывающий к вечерне колокол. Нехорошо опаздывать на службу, но и жалеть об этом поздно.
Дневной зной уже растворился в вечерней прохладе, вот-вот грозящей перерасти в ночной холод. Теперь-то Хасинто не жалел, что на нем плотная камиза и шерстяная котта.
Пройдя несколько шагов, он остановился: до ушей донесся смутный шум.
Сейчас?! Вечером?! Неужели что-то стряслось?
Он бросился к воротам, но, добежав, вздохнул с облегчением. Ничего страшного, никакой опасности. Всего лишь крестьяне. Они переговаривались, галдели и, мешая друг другу, тащили сырные головы, масло, вино, корзины с овощами. Кое-кто пытался справиться с перепуганными козами, свиньями, овцами. Ясно: день сбора податей, вот соларьегос и запрудили двор. Как не вовремя! К внутренним воротам не пройти! Благо хоть расталкивать крестьян не пришлось: сами догадались, что нужно уступить дорогу кабальеро, тем более знатному. Только одна девица в длинном драном плаще ничего не поняла. Она и ее огромная корзина перегородили вход на мост. Крестьянка таращилась куда-то в сторону и не заметила Хасинто, даже когда он приблизился. Вот дуреха! Однако толкать, обижать женщину негоже, пусть и простолюдинку. Тем более такую хорошенькую.
— Позволь пройти, милая, — бросил Хасинто.
Девица вздрогнула и повернула голову.
— К-как вы меня назвали, господин?
Ее лицо стало пунцовым: не иначе, она сильно засмущалась. Что ж, это даже приятно и слегка волнующе.
— Я сказал: милая дева, позволь пройти, — повторил Хасинто с небрежной лаской.