Хасинто бросается к ней, но девица мчится прочь, смеясь и оглядываясь на бегу. Нет, ей не уйти!
Он несется вдогонку. Еще чуть-чуть — и настигнет! Протянет ладонь, ухватит развратницу за тугие косы, намотает их на руку, прижмет к себе вожделенную плоть!
Вот — Рената в его объятиях. Сейчас он сорвет с ее губ поцелуй, а с тела — одежду!
Но почему-то девицу не удается удержать, она ускользает. Потом вовсе исчезает, а сеньор берет лицо Хасинто в свои ладони и большим пальцем проводит по губам.
Сеньор… Откуда он здесь?
— Не думай об этом, Чинто, — глухим и чуть хриплым голосом шепчет де Лара. — Разве ты не рад мне?
Голова кружится, колени трясутся, а ноги немеют. По телу пробегает жаркая волна.
— Рад… Счастлив… Мой сеньор… Я так скучал! Мой сеньор!
Иньиго Рамирес гладит его по лбу и щекам, волосам и шее, ласкает руки, плечи, спину. А Хасинто целует, целует горячие ладони. Обнимает, кладет голову ему на грудь и закрывает глаза, растворяясь в нежности, упиваясь ею, впитывая в себя!
Осмелев, припадает губами к губам сеньора — мягким и жестким одновременно. Голова кружится все сильней, а тело слабеет и становится невесомым. Вот-вот улетит в поднебесье! А поцелуй слаще меда, больше жизни! Он пьянит пуще вина!
— Сеньор… — выдыхает Хасинто. — Мой сеньор…
— Мой сеньор… — пробормотал он на излете сновидения и — проснулся.
На сердце было легко и радостно, хотелось улыбаться. Что-то приятное снилось. Что-то про дона Иньиго…
Что?
Смутное воспоминание неприятным холодком прокралось в голову. Спустя миг обрело четкость, ледяной змеей опутало душу и сдавило сердце. В паху же было жарко-жарко. Ясно, почему. Это опять случилось!
По щекам потекли слезы. Хасинто заплакал от презрения к себе, от страха и отчаяния — не мог остановиться.
Он один на один со своей болью. Никто не поможет, никто не спасет. Никто и не узнает о его беде — таким не делятся. Даже перед местным падре душу не облегчить, не исповедаться. Придется бороться с дьявольским искушением в одиночку.
В прошлый раз он был к себе недостаточно суров, недостаточно истязал плоть. Вместо чтения покаянных молитв весь день учил язык неверных. Пусть из благих побуждений. но учил. Неудивительно, что грязь и срам вернулись. Но отныне демону не будет пощады! Хасинто все-таки начнет блюсти пост и, уповая на Господа, каждый день посещать мессы. Не только вечерние.
Он слез с кровати, схватил веревку-плеть и, опустившись на колени перед крестом, стянул камизу.
Замах, удар. Узлы веревки содрали кожу, еще не до конца зажившую после того раза. Хасинто сжал зубы, чтобы не вскрикнуть, и зашептал:
— Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих изгладь беззакония мои. Многократно омой меня от беззакония моего, и от греха моего очисти меня. Ибо беззакония мои я сознаю, и грех мой всегда пред Тобою…[29]
Глава 9
В следующие дни Хасинто избегал сеньора. Старался избегать. Это было сложно не только из-за обязанностей эскудеро, но еще потому, что он хотел видеть Иньиго Рамиреса, хотел слышать его, находиться рядом и — запрещал себе. Постоянная борьба с самим собой выматывала, но иного спасения он не знал. Вот если бы сны прекратились…
Увы, нет.
Последний оказался самым страшным.
Хасинто явился к вечерне, но стоило войти в часовню, как молитвы прервались, а падре и прихожане уставились на него, округлив глаза. Хасинто понял, что забыл одеться — пришел босой и в одних брэ. Кто-то начал смеяться, кто-то ругать последними словами. Де Лара взашей вытолкал его из Божьего дома, но потом… Потом они оказались в сеньорских покоях, и все повторилось: похоть, срамные ласки и даже больше — о чем невозможно вспоминать, не заливаясь краской.
Он — падший. Он грешник, каких мало, раз даже молитвы, пост и самобичевание не спасают. Господь отступился и отдал его во власть дьявола… Может, единственный путь — доблестно погибнуть в схватке с неверными? Тогда все грехи простятся. Еще можно после каждого сна исповедоваться здешнему падре, но это пугает больше смерти. Как, ну как рассказать о том, о чем думать страшно, тому, кто знает сеньора?!
Дни текли, будто в тумане. Хасинто хорошо выполнял обязанности — никаких нареканий. Больше не позорился на тренировках — но и успехами не мог похвастаться. Тело жило отдельной жизнью, выполняя привычные действия, а изъязвленная душа и перепуганный разум корчились в муках. Он с ужасом ждал ночи и с ужасом просыпался, пытаясь вспомнить, снилось что-нибудь или нет. А если снилось, то что?