— А-ааа! Нет! Никогда!
— Мо Жань давал тебе чудодейственное лекарство?
— А!.. Пощадите! Нет! Я это выдумал! Все выдумал!
Чу Ваньнин ослабил путы, однако тут же одним безжалостным взмахом руки обрушил разбрызгивающую искры справедливого негодования Тяньвэнь на спины лживых учеников.
Брызнула кровь, послышались истошные вопли.
Прямые брови Чу Ваньнина гневно сошлись над переносицей:
— Что вы орете? На колени! Цзелюй!
— Я здесь.
— Примерно накажи их!
— Да!
В итоге все эти люди не только не извлекли из этой ситуации никакой пользы, а наоборот, за свой обман, который также являлся нарушением внутренних правил духовной школы, каждый из них получил по десять ударов палкой и удар плетью от старейшины Юйхэна сверху.
Когда наступила ночь, Мо Жань лежал, растянувшись на кровати. Несмотря на то, что он уже нанес на раны целебную мазь, его спина была исполосована вдоль и поперек так, что даже когда он пытался перевернуться на другой бок или просто пошевелиться, от пронизывающей тело острой боли глаза его тут же наполнялись слезами, и он начинал жалобно шмыгать носом.
Обладая весьма миловидной внешностью, скорчившийся и всхлипывающий юноша сейчас напоминал съежившегося на кровати маленького плюшевого котенка, побитого жизнью, но, к сожалению, мысли его были далеки от детской невинности.
Вцепившись в одеяло, он закусил простыню, представляя, что это Чу Ваньнин и все его потомки. «Вот ублюдок! Я буду кусать тебя! Пинать! Изобью до смерти! Разорву на куски!»
Единственным утешением для него было то, что Ши Мэй лично пришел навестить его и принес с собой приготовленные специально для него пельмешки. Под внимательным взглядом этих полных сострадания ласковых глаз слезы Мо Жаня потекли ручьем.
Плевать он хотел, что «настоящие мужчины не плачут», с теми, кто ему нравится, он любил вести себя как маленький капризный ребенок.
— Так больно? Сможешь подняться? — Ши Мэй сел на краешек кровати и печально вздохнул. — Учитель, он… уж слишком жестоко наказал тебя. Посмотри на свои раны… некоторые все еще кровоточат.
От этих слов, полных искреннего сочувствия и беспокойства о нем, сердце Мо Жаня наполнилось теплом. Он оторвал взгляд от простыни и, подняв мокрые и блестящие от слез глаза, не моргнув глазом, соврал:
— Ши Мэй, ты так заботишься обо мне, что у меня уже ничего не болит.
— Да, конечно, думаешь, я слепой? Как после такого может ничего не болеть? Ты ведь прекрасно знаешь темперамент нашего учителя. Неужели в будущем осмелишься совершить подобную глупость?
В тусклом свете свечи в направленном на него взгляде Ши Мэя он прочитал смесь беспомощности и тревоги за него. Для остро жаждущего любви сердца Мо Вэйюя эти ласковые глаза были подобны смывающим все печали теплым весенним водам.
Душа его вмиг воспарила от счастья, и он послушно ответил:
— Никогда больше. Обещаю.
— Когда это ты клялся, на самом деле собираясь сдержать слово? — пробормотал Ши Мэй, но все же, наконец, улыбнулся. — Пельмени остывают. Встать сможешь? Если нет, ложись на живот, а я покормлю тебя.
Мо Жань уже начал подниматься, но, услышав это предложение, тут же рухнул обратно на постель.
Ши Мэй: — …
Неважно, в прошлой жизни или в этой, самым любимым блюдом Мо Жаня были пельмешки, приготовленные Ши Мэем. Их нежная, как крем, начинка была завернута в тонкое как дым тесто, и каждый идеально гладкий, пухлый, мягкий и ароматный пельмешек буквально таял во рту, оставляя после себя незабываемое послевкусие.
Отдельно стоит сказать о бульоне. Сваренный на медленном огне до молочно-белого цвета, посыпанный нарезанным тонкой соломкой светло-желтым яйцом и зеленым луком, сверху политый соусом из обжаренного в масле-чили толченого чеснока, попав в желудок этот бульон, казалось, может согреть человека на всю жизнь.
Осторожно, ложка за ложкой, Ши Мэй кормил Мо Жаня, приговаривая:
— Сегодня без масла-чили. С твоими жуткими ранами лучше пока воздержаться от острого. Просто пей больше костного бульона.
Мо Жань смотрел на него и не мог наглядеться. Наконец, он с улыбкой сказал:
— Острое или пресное, неважно. Что бы ты ни приготовил, все вкусно.
— Вот ведь льстец, — Ши Мэй с улыбкой выловил из супа яйцо-пашот, — держи награду. Всмятку, как ты любишь.
Мо Жань расхохотался. От смеха его волосы растрепались и одна из непослушных прядей на лбу встала торчком, напоминая полураспустившийся цветок:
— Ши Мэй.
— Что?
— Ничего, просто хотел позвать тебя по имени.