– Палач, – тихо произнесла дрожащая Анка, прижавшись к Иде.
Отвечать девушке не пришлось, ведь все и так было ясно. Утирая слезы с глаз, она поглядела вслед лагерфюреру – по земле тянулись кровавые следы, оставленные его сапогами с шипами.
[1] Ревир – (нем. Revier) лазарет, лагерная больница.
[2] Анвайзерка – (иск. нем. Anweiserin) надзирательница.
Глава IX
– Ида! – загрохотал Генрих из кабинета. – Ида!
Девушка, услышав своё имя сквозь шум музыки, доносившейся снаружи, нехотя пошла в кабинет фон Оберштейна. Зайдя, как всегда остановилась у двери и, опустив голову, стала ждать очередной экзекуции, очередной порции боли и унижения, очередной порции ненависти и отчаяния.
Генрих стоял у распахнутой балконной двери и, держа в руках сигарету, которой он помахивал в такт играющей снаружи музыке, выглядывал на улицу, прислонившись к дверному косяку. Не оборачиваясь к девушке, он поманил ее к себе рукой:
– Иди-ка сюда.
Не понимая, что он задумал в этот раз, Ида прошла к нему и, поежившись от пробравшего до костей холода, что шел с балкона, остановилась в шаге от мужчины. Его широкая спина закрывала ей обзор на плац.
– Посмотри, – схватив девушку за руку, он вышел с ней на балкон, – посмотри…
Ида, которую Генрих с силой вдавил в парапет, заставляя смотреть на происходящее, затаила дыхание. Она прекрасно отсюда видела, как возле крематория сотни, тысячи людей лежат в огромным рвах, а по их краям стоят нацисты, которые стреляют по ним. Выстрелов не было слышно – их перекрывала грохочущая из репродукторов веселая танцевальная музыка, которая никак не вязалась с происходящим. Это было самым настоящим безумием.
– Смотри, Ида, – фон Оберштейн с силой зажал рукой с тлеющей сигаретой подбородок девушки, которая хотела отвернуться. – Смотри, что с ними происходит… Тебе нравится это? Ида, тебе это нравится?
– Это ужасно, – прошептала она, чувствуя, как по щекам поползли слезы. – Зачем?..
– А ведь ты могла оказаться среди них… – от его пропитанного ядом шепота у нее по спине прошла дрожь.
– Не жди от меня благодарностей, – прошипела Ида, не выдерживая натиска музыки; ее душил запах сигареты. Генрих сдавил подбородок пальцами сильнее, заставляя ее скулить. – Зачем, зачем все это?..
Девушка почувствовала, как он убрал пальцы с ее подбородка и его рука легко опустилась ей на плечо; в лицо попал сигаретный дым. На уши давила музыка смерти, заполнившая весь лагерь.
– Ида, – тихо, почти шепотом произнёс Генрих, чуть наклонившись к ней, – посмотри на меня.
Вздрогнув, Ида несмело приоткрыла глаза – знала, что лучше сразу повиноваться, ведь он не любит повторять по два раза. Встретилась с его взглядом, не горящим и полным ненависти как обычно, а каким-то глубоким и пронзительным. Лицо его было, на удивление, спокойно. Иде стало не по себе – впервые за долгое время она увидела в нем того самого Генриха фон Оберштейна, который встретился ей в краковском ресторане в далеком тридцать девятом году. Это было страшнее всего: видеть на месте монстра, убийцы, палача – человека.
– Смотри внимательно, Ида, – прошептал он, наклонив голову ещё ближе к ней. – Очень внимательно…
Внезапно он быстрым движением развернул ее, обхватив за плечи и прижав к себе рукой, и, выхватив из кобуры «Вальтер», стал беспорядочно стрелять по проходящим мимо заключенным, которым посчастливилось не поучаствовать в Энртефесте [1]. Ему было плевать, кто это был – старики, женщины, мужчины, дети, – он стрелял по всем без разбору. Ида закричала, затрепыхалась у него в руках, пытаясь вырваться, закрыла глаза, чтобы не видеть всего этого ужаса.
– Зачем? – повторил Генрих ее вопрос, направляя пистолет на убегавшую в сторону барака женщину. – Потому что мы можем. – Нажал на спусковой крючок. – Потому что я могу.
– Бесчеловечно, – проговорила она, слабо пытаясь оттолкнуть фон Оберштейна от себя, – бесчеловечно…
Генрих с каким-то диким, почти животным рыком отбросил Иду от себя. Та, не удержавшись на ногах, упала на плитку.
– Бесчеловечно? – переспросил он, направляя дуло пистолета на неё. – Повтори мне это в лицо.
Ида, все ещё судорожно вздрагивая и чувствуя, как слезы катятся по щекам против ее воли, посмотрела на него. Если он хочет, то пусть стреляет – она уже давно готова к этому. Хотя, какое-то чувство ей подсказывало, что он не выстрелит – не захочет потерять свою любимую игрушку, – и это придавало ей сил, вселяя какую-то надежду, что сегодня она ещё не умрет.
– Палач, – одними губами произнесла девушка.
Никак не изменившись в лице, Генрих быстро нажал на крючок. Раздался тихий щелчок, который Ида так отчетливо услышала сквозь громкую музыку. Осечка.