Генрих сам не знал, что с ними обоими такое происходит. Это какое-то безумие, сюр. Они готовы доводить друг друга до крайностей. Что с ним с самим происходит? Ради какой-то еврейки он игнорировал все установки, которые ему втолковывались властью и в которые он до этого свято верил. Отравленным пропагандой разумом фон Оберштейн понимал, что все это неправильно, но ничего не мог поделать с собой. Он не может существовать без Иды, он стал полностью зависим от нее. Настолько зависим, что с помощью протекции коменданта переселил Иду из барака в подвал дома. Он прятал ее, как какое-то сокровище, которое каждый хочет украсть, чтобы ее больше никто не видел, кроме него самого, чтобы ее никто не касался, чтобы никто с ней больше не разговаривал. Если бы он мог, он бы и на цепь ее посадил в том же подвале, чтоб она вообще никуда не смогла уйти. Если бы он мог… Он бы положил к ее ногам весь мир. Любой ценой.
– Что? – он сделал глоток из бутылки и облизал губы, неприятно ухмыляясь. – Не нравится?
Ида нахмурилась. Ей нужно было пройти на второй этаж за постельным бельем, ведь ее ждала у подвала женщина. Другого пути наверх, кроме этой лестницы, не было, и хоть идти мимо фон Оберштейна ей не хотелось, но все же другого выбора у неё не было.
Собравшись с духом, Ида зашагала вверх по лестнице, стараясь не глядеть на фон Оберштейна. Уже когда она переступала ступени, где он сидел, то он неожиданно схватил ее за лодыжку, заставляя остановиться.
– Постой, – тихо произнес он, закрывая глаза. – К чему такая спешка? Посиди со мной…
Ида затаила дыхание. Ей было до ужаса страшно только от одного вида этих окровавленных рук… Она знала, что Генриху может взбрести в голову все, что угодно, он может сделать все, что ни пожелает, так что от него можно ожидать всего. И эта неизвестность пугала больше всего.
– Не заставляй меня повторять дважды, – Генрих повысил голос и сильнее сдавил пальцы на лодыжке, – или ломать тебе ногу.
Ида медленно опустилась на ступеньки, сев рядом с мужчиной. Эти окровавленные руки, пальцы с запекшейся под ногтями кровью… Нервы девушки были напряжены до предела, но она пыталась держаться.
Она не понимала, как можно так жить? Утром заживо закопать в земле половину лагеря, расстрелять с балкона нескольких человек, зарезать позже кого-то, а сейчас сидеть и спокойно пить шнапс. Неужели это совершенно его не задевает? Неужели все эти люди не приходят к нему во снах? Неужели он не просыпается среди ночи от очередного кошмара, где ему снятся все убитые им и реки крови, в которых они утопают?
– Что нас ждёт? – тихо спросила Ида, пустым взглядом глядя куда-то перед собой.
– А сама ты как думаешь? – он повернул голову в ее сторону. Ида нервно сглотнула, вздрогнув. Хмыкнул, провел пальцами по ее щеке, оставив на ней слабый след из полузасохшей крови, дотронулся до волос, зарываясь пальцами в кудри. – Не бойся, для меня нет света в конце тоннеля меж твоих бёдер.
Внезапно Генрих схватился руками за ее острые коленки и взглянул в большие глаза девушки, с бесконечным страхом смотревшие на него. Вот что, что не так с ними обоими? Почему он ненавидит Иду так сильно, что готов убить ее самым зверским способом, лишь бы она никому больше не досталась, но не может сделать это? Почему он готов купаться в море из крови, лишь бы приблизиться к ней?
С тихим стоном он уронил голову ей в ноги, уткнувшись лицом в ее колени. Руки же его переместились и теперь с каким-то остервенением сжимали ткань платья на ее бедрах.
– Ида, – почти рычал он, вдыхая характерный кухонный запах из ее передника. – Ида…
Внезапно он почувствовал, как невесомо опустилась мягкая ладонь на его голову, и Ида начала осторожно успокаивающе дрожащей рукой поглаживать его по голове. Знала ли она, что она делала? Нет, это произошло как-то инстинктивно. Хотела ли она этого? Нет, но Ида чувствовала, что так надо.