Ида сама уже не понимала, почему слушается его, почему идет за ним, почему верит во что-то. Ей казалось, что Генрих всегда находит выход, и даже сейчас. Она знала, что ради нее и своей собственной безопасности он пойдет на все, так что если она последует за ним, то и у нее тоже будет шанс. О сопротивлении она даже не думала – ведь он все равно достигнет своего, избив ее и насильно заставив ее делать что-то против воли. Ведь Генрих фон Оберштейн всегда получает желаемое…
Вдвоем они спустились вниз, вышли наружу из дома и прошли к ожидавшему их Хорьху. Он молча открыл ей дверь и отвернулся, ожидая, пока она сядет внутрь. Девушка, также молча и также не глядя на него, села в машину. Закрыв дверь, он сел за руль. Ей хотелось задать так много вопросов, но она молчала, ведь Генрих ее предупредил уже, поэтому она откинулась на сидение и напряженно смотрела в глаза мужчины, которые отражались в зеркале.
Проезжая мимо комендатуры, Ида видела, как нацисты коробками таскают какие-то документы в грузовики. Вдалеке горел крематорий, от которого шли еще большие чем обычно клубы черного дыма. Вдоль полей шла очередная колонна заключенных, которых вели в другой лагерь. Разглядывая их, Ида отчаянно пыталась высмотреть в пестрой толпе Анку – от прачки она выяснила, что та все это время оставалась в живых. Мелькали однотипные худые лица, без каких-либо эмоций, затертый рябчик, но знакомого лица она нигде не видела…
Спустя пару минут они выехали за пределы лагеря, проехали мимо Люблина и выехали на трассу, ведущую подальше от этого ужасного места. Ида смотрела в окно на уменьшающийся в размерах лагерь, медленно тающий на горизонте, и не верила, что навсегда покидает эту фабрику смерти. Она знала, что никто живым не покидает стен этого лагеря, и просто не верила в то, насколько судьба благосклонна к ней…
– Мы едем в Краков, – негромко заговорил мужчина, когда они были достаточно далеко от лагеря. – Там ждут новые документы. Ты поедешь в Германию, пока что. Позже – в Швейцарию. Нужные документы еще не готовы… – Встретился с Идой взглядом и понял ее немой вопрос. – А я… вернусь к работе. Война-то еще не окончена, – он еле заметно ухмыльнулся. – Правда, меня переводят…
– А потом? – тихо спросила Берг, чуть подавшись вперед.
– А что бы хотела, чтобы было потом? – вопросом на вопрос ответил он.
– Не знаю, – после нескольких секунд молчания произнесла она и, отведя взгляд в сторону, откинулась назад на сидение.
Дальше они снова ехали молча. Каждый думал о том, что ждет их впереди.
Спустя какое-то время машина внезапно заглохла посреди трассы. Они даже не успели доехать до Фрамполя.
Фон Оберштейн выскочил из Хорьха и стал быстро осматривать ее, ища причину поломки. Спустя пару минут воскликнул:
– Твою мать!
Генрих со злости пнул колесо машины и отошел на пару шагов в сторону, отчаянно пытаясь что-нибудь придумать. Так просто он не собирался сдаваться.
Ида молча наблюдала за ним из машины. Она еще сама до конца не понимала, что сейчас вообще происходит. Это было каким-то абсурдом. Каждый спасал то, что если не дорого ему, то от чего зависела его жизнь: немцы грузили документы коробками в грузовики, Генрих же увёз ее из лагеря. Он сказал, что ее ждут новые документы – разве такое вообще могло произойти? Разве такое вообще можно было ожидать от него? Ида тихо усмехнулась про себя – чем отчаяннее становилось положение, тем непредсказуемей становились его действия.
Стукнув еще раз колесо, Генрих опустился на землю, прислонившись спиной к нагревшемуся Хорьху. Достал из кармана брюк портсигар, закурил. Им нужно было как-то попасть в Краков, где их ждали новые документы, но они заглохли на пустой разбитой дороге где-то под Фрамполем… У него просто не было времени, чтобы разобраться в поломке машины и исправить ее, время поджимало – советская армия была уже где-то совсем близко.
Закрыв глаза, он упер голову в горячий корпус машины. Он все еще не верил в то, что он спасает Иду Берг – еврейку! – из Майданека, который вот-вот захватят советские войска. И это делает он, верный фюреру наци? Человек, который так безжалостно убил многих заключенных просто потому, что ему хотелось выместить на ком-то свою злость? Ему не верилось, что он идет против системы ради какой-то еврейки. Какой-то… Эта еврейка перевернула всю его жизнь и заставила идти против системы уже очень давно, разве что понял он это только сейчас. Он зашел слишком далеко, чтобы останавливаться… Теперь для него нет пути назад.