— Так-то вот, Леонид, — закончил Толик рассказ. — Вовремя приехали, надо что-то решать.
— У нас тоже проблемы, и тоже надо. Дай-ка мне вон тот симпатичный бутерброд, — Лёнька понюхал воздух кухни и окончательно проснулся от живительного запаха молотого кофе.
— Нин, про ситуацию я понял. Обдумаем. А кофе откуда? Мы разбогатели? Или достала заначку?
— Не то, чтобы… Утром нашла в паноптикуме, — она показала на полку. Возле коробочек со специями лежали сыры, копчёные колбаски, шоколадные конфеты, стояла бутылка шампанского. — Зёмы твои оставили. Похоже, приношения быдлам. А Михалыч примус подарил, вот и шикуем.
— Только не мои, а общие, — заметил Лёнька, не подумав о последствиях. Толик, до этого тихо сидевший у окна, вскипел одновременно с джезвой:
— Поклонников себе завёл! Мечтали увидеть святого Лёньку, куртку твою украли из мастерской и разодрали на сувениры. А из майки той флаг сделали. Теперь у каждого по колокольчику. В беседке поселились, и не выгонишь, и майка по ветру. Воду вчера носили, а сегодня вон колбасу. Это что вообще?
— Ну это. Просто эксперимент. Полетал как-то в новостройках, поболтал с местными.
— Посверкал, ага. Отличился. Но почему зёмы-то? Лучше бы придурками сразу назвал, честное слово.
— Зёмы — значит, земляки. Коротко и внятно. И звучит красиво.
— А ты, Леонид, инопланетный жук. В лабораторию тебя сдать надо, изучать, как голова работает. Натуральный дурик. Ладно. Что делать будем?
— Будем, будем. Дай обстановку пронюхать. А потом обдумать.
Толик махнул рукой и спрятался к себе в комнату, для остальных Нина организовала домашние работы. Михалыч с Парамоновым ушли стеречь границы хаты-хаоса. Лёнька остался пить кофе и смотреть в окно на мост. Вокруг моста крутилась хаотичная жизнь. Утреннее ещё бледное небо держало две неизвестные летеги. Над беседкой развевался маечный флаг.
«Что же мы учудили? — думал Лёнька. — Непонятно, как, непонятно, из чего. Понятно только, зачем — научили людей подлётывать. Нет, не летать, куда нам. Так, низенько».
Лёнька увидел Рому с тележкой.
«Повёз лошадям траву. Молодец. А я лентяй, сижу тут. Ладно, скоро подорвусь и к лошадям. Через часик-другой».
Глядя на Рому, он вспомнил давнишние посиделки с мужиками на кухне в Ромином вагончике. Маховке нужен летательный аппарат, но безопасный и бесшумный, сформулировали они идею летеги, пусть метр от земли, метра хватит. «А теперь что? Что теперь? Немного лишней свободы. Кто полюбопытнее, норовят скакнуть из колеи. Точка обзора повыше, путь через колдобины видать. Все инструкции в лопухи. Через заборы, потом поперёк дорог, потом и всерьёз полетят. А потом?»
В окне возник Стасик с корзиной падалиц.
— Дядя Лёнька, вот яблоки, только вымой. Бабушка велела. И дядю Диму надо будить, а он не хочет. Пошли, помоги.
— Помогу. Лети к бабушке, я скоро.
Лёнька забарабанил пальцами по столу и переключился от абстракций к конкретике.
«Что делать с летаврией? Надо узнать новости из Москвы. У Вовы телик, пусть он и узнаёт. Да, растолкать Димуса, это непременно. Поговорить с зёмами, занять их чем-нибудь интересным. Ещё кофе, — Лёнька вытряхнул остывшую жижу в кружку. — Едино кофеин. Это вам, дамы и господа, не поридж. Подумать надо. Христофора гнать. Шопышин бы ещё не наехал. Не приехал. Он же нас видел! Расскажет. Шура пришла бы. Пришла бы Шура, Шура, Шура».
— Шура!
В дверях кухни и правда стояла Шура, неожиданная Шура Шопышина. Лёнька поперхнулся кофейной гущей и долго прокашливался, а Шура била его по спине, и не было для Лёньки ничего прекраснее Шуриных весомых прикосновений.
Когда Лёнька не мог больше притворяться умирающим, Шура начала вспоминать всё то важное, что несла рассказать Нине в надежде встретить и Лёньку. Шура оказалась настолько информативнее телевизора, что Лёнька решил прервать кухонное уединение и крикнул в окно:
— Нина! Толик! Давайте сюда! А Димуса просто пните. Он понятливый.
— Я тут, — сказал из соседней комнаты Толик.