— Мы пойдём. Да, папа? Я к лошадкам завтра приеду.
— Я бы не стал предпринимать по отношению к вам непродуманные действия несмотря на утаённую информацию, — скучно сказал Шопышин, запихивая ботинки в пакет, но! — Лёнька снова вздрогнул, — Но Москва — это Москва. Надеюсь, вы и тот, второй, сами понимаете, что придётся отвечать. Я сделаю что смогу, однако, комиссия не местная, а оттуда! — Шопышин поднял палец вверх, как любил делать отец Христофор, упоминая высшее начальство. — Мой совет: соглашайтесь на переезд. Есть пара квартир на третьем этаже. Подумайте. До свидания.
— До свидания. Шура, до завтра.
«Они с Христофором одна банда, это точно. А Шура? Шура. Эх, Шура».
Летаврию отправили в полёт в сумерках, когда движение на фоне неба ещё заметно, но что летит — непонятно. Димус был спокоен и даже весел. Вова Срубай просмотрел все последние известия, там ничего не изменилось: говорили о людях в масках и белой таврии. Лёньку знал только Шопышин, но он, видимо, промолчал, а Диму не знал никто, с Шопышиным они сроду не сталкивались. Поэтому Димус ещё днём, сразу после ухода Шуры с папой, сгонял в милицию и написал заявление. Мол, машина пропала с неохраняемой площадки в центре Тутова. Я, Дмитрий Силантьевич Ломоносов, был пьян и потери не заметил в последующие несколько дней, а теперь спешу сообщить…
Заявление приняли без волокиты и ажиотажа. Один из усталых милиционеров был, видимо, в курсе событий, поэтому шепнул Диме: «Правильно, мужик. Пусть родные подтвердят, что в отрубе был, и сходи водки купи, чуть что — сразу принимай». Димус благодарно подмигнул и вернулся в хату-хаос, где ждала его Тамара Тимуровна с корзиной и Зоя верхом на чудо-домике. У них тоже был трудный день. Какие-то люди из тех, что бродили вокруг хаты-хаоса, прослышали про Тамарину страсть к грибам. Вызвали её за ворота, долго расспрашивали про всякие поганки и просили найти какой-то их редкий вид, и ещё мухоморов. Первую просьбу Тамара с негодованием отвергла, а мухоморы обещала поискать. Зоя была возмущена такой популярностью подруги и отчитала её:
— Посмотри, с кем разговариваешь! Грязные, волосатые — тьфу!
Тамара объяснила про грибы, и Зоя стала ругать волосатых простым деревенским языком прямо через забор:
— Ишь, навозники! Лучше бы водку пили. А мухоморов — пожалуйста, привезём, и хоть облопайтесь!
Она верила в Тамарин грибной талант и знала, что волосатые получат только самые безопасные мухоморы. Димус успокоил маму, пообещав, что утром разгонит волосатых и защитит Тамару от их диких просьб, зажёг прикрученный к багажнику керосиновый фонарь, и процессия неторопливо скользнула из Маховки над заброшенным шоссе в сторону леса.
В сумерки вышел на улицу и Лёнька. Над крышей верхнего дома нависал прямоугольный предмет. На самой крыше темнел силуэт человека с длинной палкой. Он тыкал в прямоугольник и кричал голосом Василия Ивановича:
— Здесь не летать!
— Я застряла! — жалобно отвечали сверху, — ужин готовила, и вот…
— Прямо так и полетела?
— Не прямо! Сколько я мучилась, сколько Лёньку просила — никак не летела. А приехал сын из города, стол ему покрасивее накрыла — и поднялась. Сын голодный сидит, а я тут!
— Клава, ты что ли?
— Вася? Я! Помоги, а то уж запарилась, да и страшно, упаду. Непривычная я! — голос вздрогнул и продолжал тянуть «ааа» с изысканными переливами.
— Да перестань! Не упадёшь теперь. Держись, качнёт.
Василий Иванович подпрыгнул, его силуэт слился с прямоугольным. Стол ещё повисел, стронулся с места и полетел в темноту.
— Это же Клавдия Иннокентьевна, которая с розами, — сказала возникшая из сумерек Нина. А ты бы сходил на мост. Скажи этим, что шампанского не надо, а колбасу пусть несут. Завтра и зёмам твоим суп сготовлю, хватит их голодом морить. Может, уже и поумнели.
По дороге на мост Лёнька заскочил в сарайку. Зрела новая идея, которая требовала воплощения прямо сегодня. Лёнька достал с полки дневник проекта, вытащил из-под стола мешок с воздушными шариками, которые Толик не спешил отдать сыну, развязал тесёмку, закопался в шарики рукой, посмотрел. Шариков оказалось много. Были и сдутые, смятые, спасённые из аэростата, но были и новенькие, чуть пушистые от талька. Лёнька рассовал по карманам все краски, которые нашёл в мастерской, завязал мешок, закинул его на плечи и вышел вон, обратно в сторону верхнего дома, где стоял новенький сорокалитровый баллон с гелием — подарок Михалыча Толику.