Толика Лёнька позвал, когда всё подготовил. Постучал ему тихонько в окно, зажёг спичку, чтобы Толик разглядел вечернего посетителя, поманил пальцем. Толик охотно вышел. После постройки летаврии он легко соглашался участвовать в неожиданностях, устраиваемых Лёнькой, лишь зём невзлюбил, и при виде них становился грозен как в старые времена. Даже разговоры друзей отличались от прежних. Раньше на Лёнькину болтовню Толик возражал логикой и призывом соблюдать план. Теперь они часто перебрасывались словами, которые со стороны казались глупыми, и от присутствия зрителей получали дополнительное удовольствие.
— Ну чо за красота! — сказал Лёнька, указывая на баллон с гелием.
— Разве красиво? — засомневался Толик.
— Ну, я в кавычках сказал.
— Ты кавычек не говорил!
— Всё равно залезай. Полетим земляков веселить. У тебя ветровка с капюшоном. Надень его, а я кепку захватил.
— Зачем?
— Чтобы не было лишних вопросов. Давай, клади его на траву. Держи вентиль и насадку, и вот скотч. Да всё нормально, баллон перегнать надо, я уже и разрисовал, просто тут темно и не видно.
— Вот так пришёл, почеркал — и полетит?
— Ага. Красота идеи, понимаешь. Давай.
Они поднялись над крышами. Сверху костёр на мосту был хорошо заметен, баллон спланировал чётко у беседки.
— Вы слышите меня, бандерлоги? — весело спросил Лёнька из темноты, не выходя к костру. Веселился он один: зёмы упали на колени и потянули к баллону руки. Толик пихнул Лёньку локтём:
— Вот видишь. Доигрался.
— Да ладно. Они офигели просто. Сейчас придут в себя. Так! Слушайте! Смотрите! Вот, — Лёнька прикрыл лицо козырьком и с помощью Толика поднял баллон, пристроил насадку, натянул шарик, — Зажигай!
Толик, придерживая капюшон, открутил вентиль, шарик наполнился газом и потянулся вверх. Лёнька заклеил шарик скотчем по технологии, отработанной при постройке аэростата, открыл дневник и оторвал наобум полоску. Посмотрел на просвет, прилепил скотчем к шарику.
— Готово. Запускай.
Шарик рванул вверх.
Лёнька демонически захохотал и продолжил:
— Так вы сделаете с каждым шаром. Кто пожалеет страницы и урвёт их в карман — тому наше полное фи. Кто хорошо поработает — тот молодец. Завтра можете расползаться по окрестностям и собирать бумажки. Когда всё соберёте, то полетите как мы. И как те умники, которые построили летеги с помощью Срубая, — добавил он Толику.
— Мог бы дневник просто выкинуть, пижон.
— Просто — скучно. Пусть в пазлы поиграют. А я зато теперь смогу Шопышину врать чистую правду.
Долго горел на мосту костёр, и, к огорчению рано проснувшейся Нины, не было в то утро приношений быдлам. Лёнька уже давно спал, когда улетел последний шарик с привязанным куском безголосой обложки дневника. Лишь один из зём, которого все называли Кирей, не рвался к баллону, не отпихивал локтями остальных, а тихо сидел в стороне. По нечаянности в свете костра он прочитал оторванную кем-то мудрость. На обрывке было написано «молёт». Киря понял, что нашёл истину и начал вдохновенно молиться, повернувшись лицом к паноптикуму. В кооперативном техникуме по русскому у Кири была тройка с умопомрачительным минусом.
11. Плотина
— Лёнька, отгадай, ты заходишь в тёмную комнату, что ты зажжёшь первым: свечу или газовую плиту?
— Свечу!
— Неправильно, спичку!
— Я и зажёг бы спичку. А потом свечу.
— Серьёзный ты какой-то.
— Ну и что. А если отключили газ, что ты зажжёшь первым: стол или стул?
— Дурак ты, Лёнька.
У Лёньки с Толиком было одно прекрасное настроение на двоих. Даже на троих: Димус тоже улыбался и ворошил траву, подсыхающую под крышей в проходе конюшни. Решение не выходить на улицу в дневное время само собой забылось. Лёнька сперва опасался, что его узнают зёмы или кто-нибудь ещё, мало ли глаз наблюдает за жизнью хаты-хаоса в щели старого забора. Оказалось, что, по мнению большинства, тот человек, который дал людям полёт, совсем не Лёнька Ломоносов, а другой Леонид, с нимбом, или, может быть, Георгий, а может, и не человек вовсе. На этом месте рассуждающий обычно переставал озвучивать поток безудержной мысли и устремлял загадочный взгляд в небеса. Ромина икона, нечаянно оставленная им в мастерской, пошла по рукам, и именно тот, нарисованный, был истинным чудотворцем. Лёнька не возражал, такое положение дел оказалось очень удобным.
— И переодеваться не надо, и прятаться, и даже кепку на уши натягивать. Славно!
За окнами второй день шёл дождь, по двору приходилось перемещаться короткими перебежками. Редкая летега поднималась над Маховкой, никто не хотел мокнуть и вдобавок наблюдать сверху, как бесцветно и тоскливо выглядит земля под дождём. Только зёмы бродили туда-сюда, искали сдувшиеся шарики и обрывки великой мудрости. Геройство зём ещё больше убедило людей, что дело не в Ломоносовых, а в силах небесных, неведомых. Вспоминали и давнишний смерч, прошедший прямо над хатой-хаосом. «Неспроста, — говорил многозначительно один собеседник другому. — Нет, неспроста, — отвечал второй, — и знаки с неба падут». Мудрость из обрывков бумаг начала появляться то там, то тут уже без помощи зём. Рома даже поприсутствовал при канонизации куска тутовской газеты, упавшей кому-то в огород.