— Она с Христофором вчера беседовала, а потом доказывала мне — мне! А я, между прочим, в Москву по воздуху сгонял и обратно! — что летать мог только святой Леонид, а люди уж никак — обман и бесы.
— А мне Христофор про Георгия втирал.
— Он, значит, с именем ещё не определился. Так спорим на шашлыки-то?
— Как из Москвы на выходные приедешь — сразу и проставишься. Короче, спорим. Лёнька, разруби!
Шопышина с вечера ни Димус, ни Вова не видели, да и серой машины поблизости не было.
— Шопышин взял Галю Говядину и уехал с начальством советоваться, — Толик подогнал летегу и навис над Лёнькой и его собеседниками, — мне Парамонов сказал. Полезай в Виму. Куда, ты говоришь, летим?
Обычно ферма казалась Лёньке сонной, а тут ожила. Мычали коровы, валялись перевёрнутые контейнеры, и даже бульдозер был заляпан навозом до самого верха, не говоря уже о людях.
— Польза всем была бы! — кричал Иван Николаевич, — стыдно должно быть, а ещё поп!
Христофор крестился и повторял:
— Бесы, бесы, бесы.
— Да какие, проспи твой будильник, бесы! Работа двигалась. Сам ты бес, чертушник!
Василий стоял в отдалении у накрытого Клавдиного стола, его летучее колесо торчало из-под гусеницы бульдозера.
Лёнька соскочил с летеги и подошёл поближе к ссоре.
— Мы тут тихонечко прилетели, уж не давите будвайзером вашим. Что за семейные сцены?
— Бесы, бесы Ивана обуяли. Слаб человек, — причитал Христофор.
— Да сам ты… — подпрыгнул Иван Николаевич.
— Бес просрамлён, а тебе — епитимья.
— Да я… Да ты… — Иван Николаевич покраснел и запыхтел громче бульдозера.
— Объясните нам с Толиком, зачем колесо сломали? Василий, где прорыв? Мы хотим посмотреть.
Василий Иванович указал на контейнеры и откусил от колбасы.
— И Христофор всю работу порушил?
— Сам бы никак, — ответила за жующего Василия Клавдия Иннокентьевна. — Бульдозером. Они верой сильны, а не мускулами. Батюшка, да вы успокойтесь, откушайте. Василий сейчас водички принесёт, умоетесь.
— Клавдия! — Иван Николаевич топнул по жидкой грязи, выругался и замолк.
Чуть позже, поедая предложенные бутерброды, Лёнька спросил Клавдию:
— На чём обратно стол полетит? Мы бутербродное горючее спороли. Спасибо, вкусно.
— Батюшка на бульдозер обещали нас взять.
— Со столом?
— Да пусть он здесь стоит, бесовский предмет.
— Теперь уже бесовский? Василий, а ты как обратно? Давай с нами.
— Я это. Я с Клавдией.
Толик посмотрел на Лёньку, Лёнька на Толика.
— Спасибо за перекус, — сказал Лёнька столу. — Мы домой.
— Брысь! — Толик оттолкнул Христофора, который подошёл к Виме и показывал тайные знаки бульдозеристу.
— Ты бы, батюшка, шофёру бутербродец выдал, — крикнул Лёнька из улетающей Вимы, — а то он совсем слушаться не будет.
— Что же это творится? — спросил Толик, когда ферма скрылась за высокими ёлками.
— Да ну их к бесу.
— Леонид, ты поверил в бесов?
— Я-то что. А вот им, похоже, теперь придётся в меня верить. Слушай, Анатолий. Давай пристанем к какой-нибудь ёлке. Пытаюсь мысли собрать. Как думаешь, они там с ума посходили, или что? Даже Василий. Дивлюсь я.
— Не знаю. Вон к той полетели, самая большая.
Летега пристала к высокой ёлке. Две возмущённые птички сели на соседнюю берёзу, немного пошумели и затихли. Ёлка торчала над верхушками других деревьев. Сверху лес казался ровным и плотным ковром, Маховка прилегала к нему как кайма, только непокорный мост выбивался из идиллической картины. Слева от Маховки лес редел, в проплешинах виднелась строительная свалка, где-то там лежали и останки самолётов, выкинутых давно, до критического повышения цен на цветные металлы. Разбитая дорога синела лужами, даже отсюда была видна глубокая колея.
— А красиво у нас всё-таки, — сказал Лёнька и кинул в обиженных птичек сухой веткой, чтобы скрыть смущение.
— Красиво. В Сополимере не так. Там поля. А тут леса и болота.
— И никто, кроме нас, сверху на них не посмотрит.
— Лётчики, наверное, смотрят, когда с тутовского аэродрома взлетают.
— Это вряд ли. Они быстро высоту набирают, лес как заплатка становится, совсем другой вид, — Лёнька провёл взглядом по небу, по земле и снова уткнулся в Толика. — Смотрю я на это всё… и чего они прицепились к летегам? Чудо, чудо. А это — не чудо?
От добрых слов птицы успокоились и запели. Солнечный луч побежал по лесу, зажигая деревья ярко-зелёным, весенним.