— А там — красным. И жёлтым. Похоже, скоро снова будет осень. И зима. Вот бы опять зимовать и собирать самолёт.
— Леонид, не чуди.
— Не буду. Смотри, бульдозер обратно едет.
— Дороге окончательный каюк. Но нам-то что. Слушай, Леонид, а давай просто полетаем, а? Зачем мы летеги придумывали? Летеги — летать. А у нас всё дела какие-то.
— И правда. Полетаем. И почему не делают еловых чупа-чупсов? И травяных. Наверное, вкусно.
Лёнька сунул в рот хвоинку, Толик закурил. Они помолчали, вдыхая дым с кислородом, и поднялись над лесом.
— У Гусейна ковёр-самолёт. У Иннокентьевны — скатерть почти самобранка. Нина летает в бочке, а бочка — это почти ступа.
— Любишь ты, Леонид, сказки.
— Люблю, Анатолий.
Сказка стелилась слева, летела справа, плыла под ними. Лёнька видел, как зарастает травой дорога, как неторопливые летеги пристают к деревьям, садятся в болото. «Мама, смотри — лось», — кричит Алёнушка. «А вон полянка с земляникой. Красная!» — перебивает её брат Иванушка. «А я вижу сухое дерево, на обратном пути прихватим, — отвечает отец семейства и опускается на поляну, — а лосю потом соли привезём, да?» «Да!» — кричат дети и бегут к землянике. А над рекой тоже суета. В беседку на мосту запорхнули девушки, несомые пышными платьями, а позже юноши с расписными гитарами. Тутовские мамы выгуливают младенцев по берегу, держась за летучие коляски и сумки, а дети повзрослее визжат и кувыркаются в воздухе на велосипедах.
— …позволят?
— А? — Лёнька выпал из сказки и переспросил:
— Чего?
— Как, говорю, думаешь, что теперь будет?
— Где будет?
Толик постучал Лёньку по голове:
— Вроде, не деревянная. Ты меня слушаешь?
— Ну… теперь — да.
— Я про Христофора говорю. Он собрался все летеги поломать что ли?
— Не знаю. Да и без разницы. Мы-то всегда новые построим, а вот кому Срубай сделал — пусть прячутся.
— Надо бы возвращаться. Бульдозер — почти танк, а с таким руководством всякое может быть.
— Тогда, капитан, к штурвалу. Лево руля!
— Выпендрёжник ты. Лёнька.
— Я не выпендрёжник. Я волшебник.
Весь день Стасик вёл тайную жизнь в сене. Он готовил маме подарок: кислило, горчило, слатило, солило, мятило, укропило и земляникило. Ингредиенты пришлось добывать через бабу Зою, а в земляникило вместо самих ягод класть земляничные листья: баба Зоя сказала, что в лесу осталась одна неспелая клюква. В сено Стасик спрятался от людей-журналистов, которые атаковали вдруг хату-хаос. Надя выгоняла их, жаловалась Роме, но и Рома не мог ничего поделать, только отмахивался от диктофонов, а когда возвращался с колодца, уже и отмахиваться не мог, вёдра мешали, поэтому мотал головой и упрямо молчал. Зато Голова с Телом стали лёгкой добычей. Правда, Голова отвечал только «да» и «не знаю», а Тело прикрывал лицо руками и ныл, но и этого оказалось достаточно. Стасик, спрятавшийся за спиной Тела, всё слышал и всё понял. На мосту произошло чудо, с неба спустился волшебный человек и научил всех, кто был рядом, летать. Потом человек ушёл, и теперь летать никто не может, а кто может — тот плохой. Очень грустно.
Стасик добавил в горчило ещё немного земли и высунулся из конюшни. Сел в стульчик, покачался, позвенел бусами из гаек и не полетел всё равно. Журналисты не наврали. Стасик посмотрел в небо, где жил волшебный человек, и увидел папину Виму, а в ней папу Толика и дядю Лёньку. Журналисты всё-таки наврали.
— Пятьдесят шесть! — говорил Лёнька.
— И всё? — переспрашивал Толик.
— О, пятьдесят семь.
— А пятьдесят восемь?
— Вылезем из Вимы, будет аж пятьдесят девять.
— А шестьдесят?
Они разговаривали как обычно, они были весёлые. Стасик закопал подарок поглубже в сено и побежал рассказывать папе о журналистах и глупом Голове.
Ещё сверху Лёнька заметил, что над хатой-хаосом нет летег, а Толик осмотрелся и не обнаружил ни одного летающего предмета над всей Маховкой.
— Если не считать самолётов, — уточнил он, начав диалог, который обычным способом перешёл в абсурдный и закончился подсчётом людей в гомонящей у трансформатора толпе. Среди них были и журналисты. Увидев Виму, они проникли сквозь забор и успели к высадке друзей раньше Стасика.
— Представьтесь, пожалуйста.
— Скажите, это тот самый артефакт, полученный чудесным образом?
— Встаньте вот так, на фоне этой…
— Как вы считаете, вписывается ли чудо в современный контекст постмодернизма?
Последний вопрос Лёньке понравился, он ответил, что да, святой дурик или как его там, у Христофора спросите, говорил что-то про дерьмизм, но точных слов уже не повторить. Может, поспрашивать зём, они собирают записки святого дурика из обрывков волшебной бумаги. И Лёнька указал на главаря, тщетно пытавшегося протиснуться поближе к Виме.