— Ну да, ну да, — говорит она упоенно, — негоже совершать подобное со священной тварью; так то со священной, Джеди; а тут такая незадача случилась, такая незадача: торговец из Библа приказал вернуть беглую рабыню, свою шлюху, а люди перестарались — чем-то взбесила, видать, она их, — да и отрубили ей голову.
Джеди встал с колен, потому что принесли то, что осталось от Ка. И снова встал на колени. И снова плотное кольцо — на сей раз в мертвом молчании — маленькая пестрая толпа людей обступила его.
Свидетелем пощечины, которую залепил жрец-уаб царице был я один. Подумав, он влепил ей вторую. Думаю, для симметрии: теперь у нее горели обе щеки.
— Да будешь ты жива, невредима и здрава, — сказал он ошеломленной маленькой владычице, поднося к ее ноздрям какой-то бальзам из коробочки, извлеченной им из складок жреческого одеяния.
Хатшепсут, схватившись за сердце, вдыхает запах бальзама. Жрец-уаб железной рукой держит ее за запястье.
Что же я теперь делать-то буду, если ее имя станет сниться мне? Какую новую найду себе обманку в мире дольнем, где без лжи и пакости нам не живется?
Жрец-уаб поднимает голову и с удивлением смотрит на меня. В самом деле — почему я не в толпе, обступившей простолюдина Джеди? Почему я, обмерев, стою тут столбом соляным, подсматриваю и подслушиваю?
То ли они там все вскрикивают одновременно, то ли вздыхают. И расступаются, отпрянув. Джеди, спускаясь по ступеням, несет на руках Ка. У нее на шее рваный красный след с неровными краями. Расширенные глаза. Остановившийся взгляд. Обессмысленное белое лицо с багряным запекшимся ртом. Она пытается что-то сказать.
— Молчи… молчи… — говорит Джеди унося ее.
На него глядеть страшно.
— Ай да Джеди! — кричит ему вслед царица. — Вот у кого следует всем учиться бы, а, жрецы?! Что ж ты так взбеленился, гордец? Все ведь живы! — она хохочет. — И гусь! и бык! — и твоя телка! Кстати — я тебе ее дарю! С купцом договоримся!
Ах, как она хохочет! Рассыпаются кудри, летят шпильки и гребни. Ей уже любуются все. Кроме меня, то есть Джосера, и жреца-уаба, продолжающего озабоченно на меня смотреть.
А мне уже худо вовсю, и мы распадаемся с Джосером надвое. Представляю себе, как мечутся в Центре врачи и темпорологи с расшифровками моих кардиограмм и энцефалограмм в руках. Во руцех. В дланях. Живые, невредимые и здравые. И раньше не покидала меня смутная мысль: те, кого навещаем мы во Времени, и мы сами, навещающие, — словно персонажи из разных театральных систем: образы-маски и представители психологического театра. Беседа дяди Вани с принцессой Турандот. Та еще беседа. Меланж естественных лун и искусственных. И никогда нам не понять прошлого, и при встрече наших теней с его тенями стена, как ни странно, становится еще непроницаемее, потому что они живут и действуют, а мы, неспособные жить, и действовать, и чувствовать как они, пытаемся их понять. Сейчас меня вернут, отзовут, ввергнут в настоящую жизнь, чтобы, очухавшись, я создавал себе новых фантомов. Легче всего, доложу я вам, любить фантомов. Легко и чревато. Но уже играют флейтисты, уже загораются огни в храме, уже поет танцующая на площадке Хатшепсут песенку про бирюзовую рыбку, уже скрылся за поворотом дороги Джеди, уносящий на руках Ка, уже и я возвращаюсь домой скрепя сердце, и удивленный Джосер, потерев лоб, подымается по ступеням, а за ним успокоенный жрец-уаб, и разве что ополоумевший и забытый всеми гусь, распластав крылья, бежит Бог весть куда, и манят его пески гусиным миражом сверкающих на солнце несуществующих волн.
КРАСНАЯ ТРАВА
Хромой Урк из рода Выскво вернулся из Афганистана осенью. На зиму решил он наняться на звероферму, а до зимы хотелось ему пожить в тайге одному. Потому что очень он устал от чужой гибельной восточной страны, от войны и от шума. К тому же он еще не научился хромать и от хромоты уставал тоже и хотел привыкнуть к себе хромому. Урк поселился в охотничьей избушке на наветренной стороне сопки недалеко от берега реки. Он привез с собой щенка афганской таксы, которого подарили ему в день отъезда. С дороги Урк утомился. Расставив по углам мешки с мукой, крупами, макаронами, сахаром и солью и развесив на стене ружья, патронташи, охотничий нож, пару лыж и мусульманскую шаль, он лег спать.
Ночью он проснулся от ужаса и тоски и почувствовал, что щенок сидит у него на груди. Ночи были темные, месяц Тло был не за горами, и звезды — и Кувр, и Лисья звезда, и Крысиный Амбар — да и луна Лён светили ясно; поэтому Урк хорошо различал узкую морду щенка, вглядывавшегося ему в лицо. Глаза у щенка горели, он смотрел не мигая. Урк согнал щенка и потом долго не мог уснуть.