— Какое совпадение, — сказал он, — а я хочу, чтобы он жил тут. И прекрати капризничать, бэби Эф, ты для капризов староват.
— Это ты для капризов староват, — сказал Эф, — мы могли бы найти общий лэнгвич и поделиться сэндвичем, например; заказать дабл твоего Петериса, и все в кайф.
— Ты же знаешь, у библоидов даблов не бывает.
— Обойдем закон, — сказал Эф крутясь в кресле, — хочет чиф, захочет и шериф, оденем по-разному, одного в техасы, а другого в блю, бля, джинсы. И волосы пусть будут другого цвета, у моего как у твоего сейчас, а у твоего посветлей, в чем трабл?
— Хочет Эф, да не хочет шеф, — сказал он. — Хочет Филофей, да не хочет корифей.
— Никакой ты не корифей, олд, ты в тираже, сам знаешь, я мог бы тебя попугать, да не стану, а если бы я тебя хотел на арапа взять, было бы по-моему, а ведь все равно будет по-моему, блёй буду.
— Чем бы ты меня пугал? — заинтересованно спросил он.
— Кидал бы бомбы в твой садик, пси-атаки проводил, мерещились бы тебе монстры в каждом углу, из чузов девилы прыгали, в телике голые адики вместо передач в ботики бы писали, тебе бы надоело, ты бы сдался. Ты все равно не сегодня-завтра впадешь в детство, а я и так в детстве, значит, у меня все преимущества, я веду гонку, а ты пилишь за последним автокаром на деревянной доске в окаянной тоске. А у меня знаешь какое прозвище? Бешеный Огурец.
— Ладно, — сказал он, — Сумасшедший Помидор, иди с глаз моих долой с Петерисом в оранжерею, я от тебя устал. Поговорим чуть позже. Гоу, бамбино, чао. Налево крутом, — это приказ, мое прозвище Старый Хрен, я не шучу, а бомбы в садик не полетят, садик под зашитой. Что до голых адиков, пусть сдают свои анализы в видики, я телевизор не смотрю. Петерис, прихвати этого головореза, и прибирайте с ним подольше. Смотри, чтобы он не дербалызнулся с солярия или с башни и чтобы он не лез в дымоход, как волк к поросятам, то есть как поросенок к волку.
— Мало бы тебе не было, олд — сказал Эф, выходя, — да ты мне нравишься, мать твою за ногу, бай, бай.
Через час в окно влетел маленький позолоченный мячик и на подоконник вскарабкался и повис снаружи на локтях полуодетый мальчишка.
— Смотри, старичок, — сказал он тяжело дыша, — что я нашел в твоем колодце. Ты не жмот? ты дашь мне его поиграть? ты не тянешь на меня? Не трухай, я тебя пугать не собираюсь, это я волну гнал.
— Как ты попал в колодец? — спросил он. — А если бы ты там утонул, олух Эф?
— Я в огне не горю и в говне не тону, — отвечал Эф вися на подоконнике, — дай, пожалуйста, мячик, олд брось, я поймаю.
— Я и не знал, что в моем колодце говно, — сказал он и бросил мальчишке мячик, который тот и впрямь поймал и тут же из окна исчез, — раньше, до твоего появления, там была вода.
К обеду он переоделся. Он надел свою любимую выцветшую бирюзовою рубашку. Бьондетта и Катриона спекли торт и нугу из черной смородины. Он занялся изготовлением разноцветных кубиков льда для мороженого и лимонада и долго изощрялся, подкрашивая лед.
В какой-то момент ему даже пришло в голову, что если бы мальчишка приходил к нему чаще, он мог бы привыкнуть, может быть, к человеческому обществу и — кто знает? — снова начать писать… ну, хотя бы для детей, почему нет, какие-нибудь дурацкие приключения.
К вечеру он повел Филофея в угол сада, из которого слышался шум прибоя; они вошли в ангар, он привел в действие механизм, открывающий крышу, небо заголубело над ними, и горелки стали надувать огромный голубой с синим монгольфьер, постепенно подымавшийся над ангаром, над садом, над ними.
Филофей прыгал и кричал от восторга. У него тоже захватило дух, как прежде, когда он увидел этот шар, голубое на голубом, над головой.
Монгольфьер стоял на старте, когда в кармане запиликал телефон.
— Слушаю, — сказал он.
Звонили из библиотеки.
— He трудитесь, — сказал он, — завтра приезжать не надо, я не собираюсь отдавать этих библоидов и заказывать новых.
Движение воздуха за спиной. Изменившийся ритм выхлопа горелок. Шар взлетал, и Филофей махал рукой из корзины.
— Ты куда, идиот, — закричал он, — лох несчастный, разобьешься, осторожно, я сейчас вызову спасательный вертолет.
— Я… умею… в нем… летать… — кричал Эф сверху.
Он прервал разговор с библиотекой, но когда спасатели уже подняли по его звонку свою машину — где-то там, он даже не знал, где, — библиотекарь опять его вызвал.
Присев на валун, он принял капсулу, сердце чуть угомонилось, и он слушал, как ему говорят: