Я позвонил братьям: меня так и подмывало снести им побыстрее очередной предмет роскоши или — для них-то! — первой необходимости: ломберный столик, например. Или шандал. Впрочем, может то был поставец? я их путал. Эммануил Семенович понял меня не совсем правильно: он решил, что мне срочно нужны деньги, и объяснил мне — можно встретиться в любом удобном для меня месте и деньги мне отдать, а с вещами придется чуть-чуть подождать, у них перестановка и небольшой ремонт, да нет, они мне верят, само собой, они мне заплатят сначала… я открыл было рот, но тут же и закрыл, поскольку он сказал:
— Можно было бы подвезти вам деньги в метро рядом с вашей работой, вам это удобно, а нам все равно, мы не сами поедем, а наша… племянница.
Перед племянницей он сделал маленькую паузу. Вот как. Это их племянница. Конечно, я согласился.
Сотрудницы, у которых сказочное чутье на всякое матримониальное и сексопроизводное, с большим интересом разглядывали меня в день свиданья в метро с племянницей близнецов. Не то чтобы я принарядился, а так, причепурился, отгладился, побрился, свежий шарф нацепил и к случаю купил себе новые ботинки. Тома отворачивалась с плохо скрываемой ненавистью и все время звонила какому-то Ленечке. В порыве вдохновения я закончил сборочный чертеж раньше времени в полном несоответствии с графиком. В приступе эйфории я долго развлекал курящих на лестнице, в том числе двух хорошеньких молодых специалисток. Потом меня разобрал трудовой энтузиазм, я спустился в лабораторию и помог там слесарю-сборщику, мучившемуся с новым прибором, который сначала спроектировали как умели, а затем как смогли в цехе изготовили. Вообще-то я на все руки, но в таковом качестве не осуществляюсь, лень, да и никому не надо, мне первому. Еще я успел напиться кофе в буфете, выслушать десятиминутную речь тренирующегося диссертанта, смотать нашей ветеранке-конструкторше синий мохер (обсудив попутно проблемы макраме и фриволите), начать деталировку для соседа по кульману и разгадать с секретаршей начальника гробовой кроссворд из «Науки и жизни». Едва мы вписали последнее слово НАТУРФИЛОСОФИЯ, как рабочий день кончился, и я устремился прочь из прошлой жизни, скача через ступеньку, провожаемый понимающими взорами сотрудниц и испепеляющим взглядом Томы; нет, нет, никаких смешанных коллективов, и так нравственность в стране падает вместе с рождаемостью, только «Ж» и «М»!
В метро я прискакал на пятнадцать минут раньше, да она на десять опоздала. Мы встречались в торце станции. Никогда я не чувствовал себя так неуютно. Скамеек не было. Я слонялся от эскалатора к торцу, забредая то на ту, но на другую платформу, гадая, откуда она появится. Она появилась сверху, скользнула с эскалатора в момент, когда я в очередной раз дотрусил до торца и успел повернуться к ней, еще далекой, лицом.
В своем вызывающе алом пальто-разлетайке с вздернутыми плечами она летела по мраморному полу словно бы и не спеша, летела ко мне, испытывая при этом и ко мне, и ко всем окружающим полнейшее равнодушие. Безразличие, неколебимое и невозмутимое, было бы обидным, не будь она такой, какой я ее увидел тогда.
Глядя в ее широко расставленные козьи глаза, я выслушал произнесенный без пауз и выражения период:
— Извините — опоздала — мне дядюшки вас описали — но все-таки дело денежное — вы уж скажите как вас зовут — имя, отчество, фамилия.
Я сказал:
— Мишеев Михаил Гаврилович.
В школе меня звали Мышаев или Мешаев.
Она кивнула, склонив розовое лицо, порылась в сумочке, достала деньги и потребовала, чтобы я их пересчитал.
— Вы не продавец, — сказал я, — а я не инкассатор. Мы же не в магазине, не в кассе, не в банке, а в метро. Считать не буду. Вы лучше скажите, как вас зовут. Фамилию не обязательно. Можно имя и отчество. На худой конец просто имя.
— Я не продавец, — сказала она, — продавец вы. Пересчитайте. И худой конец тут ни при чем. Конец должен быть хороший. Хеппи-энд. Зовут меня Зоя… Витальевна.