— У меня попугаи, — сказал я.
— Мы бы завели птичек, — сказала она, — но у нас еще три кошки.
Из двери как по команде вышли три абсолютно черные кошки и вытаращились на меня с явным неудовольствием.
— Да вы раздевайтесь, — сказала жена, — вы, наверно, новый сотрудник? А наши кошечки просто чудо, это бабушка, мама и внучка, бабушке двадцать лет, а внучке два годика, а мама у нас очень болеет, у нее хронический тонзиллит и воспаление придатков. У вас нет кошечки?
— У меня птички, — сказал я.
— Ах, да, — сказала она, — да вы проходите.
У них было чисто и уютно, но от количества предметов, начиная с фотографий, картин и открыток на стенах, кончая ажурными салфеточками всех размеров и мастей, рябило в глазах. Я вошел, сел и утомился, хоть засыпай.
Кошки тут же тоже вошли и разлеглись у моих ног.
— Сейчас мы будем пить чай, — сказала профессорская жена. — Я как раз испекла торт. А у вас есть семья? Вы женаты? Вы еще такой молодой.
— У меня попугаи, — тупо повторил я.
— Ну, еще успеете жениться, — сказала она.
— Пока не собираюсь, — сказал я.
— Кто же собирается? Никто никогда и не собирается. Однако все женятся. Детишки сызмальства приучатся любить животных. Ведь у вас попугаи?
— Трое, — сказал я.
— Большие? — спросила она.
— Волнистые, — отвечал я.
— Вы их не разводите? — спросила она.
— Пока нет, — сказал я.
— Ничего, — сказала она. — Они сами расплодятся. Вы для них гнездышко в клеточку купите.
Я представил себе два гнездышка: в клеточку и в косую линеечку. Кошки мурлыкали как мясорубки, и я прямо-таки титаническими усилиями удерживался от того, чтобы не повалиться на ковер и не захрапеть. Вдруг они перестали хрюкотать, повскакали и трусцой ринулись к входной двери.
— Это Юрий Николаевич внизу в лифт вошел, — сказала жена. — Они его чуют. Сейчас чай будем пить. Я только собачке ножки помою шампунем, а то у нас в садике грязно.
Профессор вошел и брови поднял.
— Это вы? — спросил он. — Добрый день, Михаил Гаврилович. А жена сказала — кто-то из моих учеников.
— Боже упаси, — сказал я.
— Что-нибудь случилось? — спросил он чуть нахмурившись.
— Я хотел с вами поговорить, — сказал я.
Хотя и не знал, о чем с ним говорить.
— Я вас слушаю.
По счастью, вбежала огромная собака, потом три кошки, потом — жена с тортом. Жена, правда, не вбегала, а спокойно и плавно вплыла.
Пока давился я тортом, преувеличенно толстым и преувеличенно сладким («Птичье молоко», — сказала жена; вот именно птичьего молока-то мне и не хватало), прибыли братья. Оба в белых перчатках, как водится. Слегка взволнованные. Они пошушукались в прихожей с Юрием Николаевичем, и тот спросил меня:
— Что это значит?
— Не знаю, — отвечал я.
После сонливости на меня нашло полное безразличие и глубокая беспечность: мне было до фени. Как будто все прошло, вся жизнь, и ничто уже не имело значения, оставалась роль зрителя, — досматривать спектакль, который тебе скучен и непонятен, но даже и не вежливость заставляет досмотреть, да и не лень, а так: сидишь, да и сидишь.
Все молчали. Я спросил:
— А у Зои Витальевны ключи от вашей квартиры есть?
Близнецы переглянулись.
— Конечно, — сказал Валериан Семенович.
— Разумеется, — сказал Эммануил Семенович.
— В чем дело, Мишеев? — спросил профессор.
— Ей не нравится ваша идея сварганить ей попугая под цвет пальто.
— Вот как, — сказал Юрий Николаевич, — стало быть, вы в курсе.
— В общих чертах, — сказал я.
Он вез нас сквозь внезапно возникший редкий и скорый реющий снег. Было темно от этой запоздалой, налетевшей на город тучи.
— Как же вы сразу-то не сказали? — спросил профессор зло. — Какое-то чертово поколение. Дети-цветы.
— У меня рот тортом был залеплен, — сказал я.
— Там уникальная аппаратура. Изготовленная вручную.
— Вы еще скажите: «изготовленная подпольно мною лично».
— Зачем я тогда ей все рассказал? Идиот. Десять лет работы.
— Зачем вы вообще это затеяли? — спросил я.
Он обернулся. Братья заахали.
— Ой, Юрий Николаевич, не нервничайте, вы же за рулем.
— У вас гуманитарное образование? — осведомился профессор.
— Да полно вам, — сказал я, — при чем тут мое образование.
— Вы не понимаете, какое гениальное открытие…
Он чуть не врезался в грузовик. И резко тормознул. Нас тряхануло.