Чердак нашего замка славился своей необычной архитектурою, причудливыми формами и перепадами объемов, косых балок, контрафорсов и растяжек. На разных уровнях рассекали его полумрак слуховые окна, амбразуры, люкарны… бойницы… иллюминаторы… Двери и люки задраены; я обратился к окнам. Из узкого и длинного открывался вид на маленький версаль с осенним парком; лебеди, пруд, желто-золотые купы дерев. Фигурки людей в цветных одеяниях. Зато безупречно круглое окошко на другой стене любезно предоставило моему вниманию безупречно зимний пейзаж с бронзовым кентавром на постаменте. Под знаком Стрельца. Стрелец, как в конце концов вдолбила мне Катерина, — это кентавр, целящийся в нечто или в ничто. Количество всадников из бронзы, внедренных в наш город заставляло меня посильно вспоминать про Стрельца. Особенно зимою. Утро стрелецкой казни. Вороны на снегу. Парочка у памятника. Стоят, как манекены. Для масштаба стоят. Оба в черном, он и она. Ну хоть за руки возьмитесь. Поцелуйтесь. Обойдите памятник. Приморозило их, что ли? Метафизический дуэт. Скорее бронзовый поедет. Аллюром. Это окно мне особо не понравилось.
В третьей — не протиснешься! — щели было лето как лето. Пылища. Жарища. Летние платья. Я оттуда. Последовательно — от проема до проема — пронаблюдал я висячий сад (точно знаю, что в замке его не имеется), скучный пейзаж болотистой местности с осинками, кустарником и осокой, строительство колоссального моста, реку с парусниками и, наконец, Эйфелеву башню, небрежно соединенную в одном сюрровском коллаже с Реймским собором, часовней в Роншане и центром Помпиду, — очевидно, имелось в виду окно в Европу. Все эти изыски мне не подходили. Отыскав наконец более или менее приемлемую люкарну, я вылез на крышу, увидел тривиальный летний город вокруг нашего памятника архитектуры, колесный транспорт, исправно огибающий меня внизу с трех сторон и — с четвертой стороны — катающихся на лодках молодых людей, носящихся на моторках граждан постарше и в час по чайной ложке продвигающихся на белой с низкою осадкою экскурсионной калоше экскурсантов. Я пошел по крыше. Кровельная жесть препротивно крякала под ногами. Пожарной лестницы не обнаруживалось. Было довольно-таки жарко, из одной из многочисленных труб вылез трубочист. Возможно, трубочист столетней давности. В одну трубу влез, из другой вылез. Я и рта раскрыть не успел. На краю крыши стояла Катя в соломенной шляпке.
— Ты совсем ошалел, — сказала она. — А где же сотрудница? Или ты еще не в той командировке? Ты пока что в местной?
— Катя, — сказал я, — ты упадешь. Отойди оттуда. За каким чертом тебе понадобилось лезть на крышу, да еще в туфлях на таких каблучищах?
— Сотруднице указания давай, — сказала Катя.
Я направился к ней — и она растаяла в воздухе, в летнем прогретом мареве, дрожащем и неверном. Только пара туфель осталась стоять у желоба. Белые туфельки на крыше замка. Вполне реалистическая обувь.
Очевидно, в отделе мое отсутствие уже заметили. И мне надлежало вернуться. Я решил рискнуть. Долго выбирал я момент, когда двор опустеет, — и выбрал. Вахтер отправился встречать въезжающий в замок грузовик, а я полетел с крыши. На сей раз не «свечкой» и не руки распластав, как дома, а… как бы сказать поточнее? ну, вроде как дети с катальной горки, дети без санок, съезжающие на попках с победным визгом. Я съехал по невидимому горбу воздушной горки в отличие от детей молча. И вполне вовремя: двери разных входов в замок распахнулись, из них выходили, грузовик въехал в ворота, за ним автобус, вахтер поплыл в дежурку, а я направил стопы свои в свой отдел. Который оказался на ремонте. Ни одного сослуживца. Ни одного стола. То же — с кульманами. Меланхолические женщины в сером, повязав лица платками по глаза наподобие налетчиков, стоя на неструганых досках, размывали потолок. Тихий человек в треуголке из газеты «Смена» красил входную дверь в канареечный цвет. К концу рабочего дня я нашел сотрудников в подвале, где они проводили профсоюзное собрание, сидя на столах, сдвинутых в гигантский общий стол. Поскольку свет в подвале еще не подключили, собрание проходило при свечах. Студенты-практиканты в уголке тихо бренчали на гитаре. По столу прошла босая Катя, обняла меня за шею и спросила: