Существуют интерпретации философии Ницше, согласно которым ценность сверхчеловека заключается в нем самом, а не в его вкладе в культуру и цивилизацию, а ценность цивилизации — в том, что она представляет собой почву для развития сверхчеловека. Об этом пишет Вальтер Кауфман: «Для Ницше сверхчеловек не обладает ценностью как инструмент поддержания и управления обществом: сверхчеловек ценен сам по себе, поскольку олицетворяет состояние бытия, к которому все мы стремимся, и общество осуждается Ницше постольку, поскольку оно навязывает конформизм и препятствует развитию сверхчеловека».[26] Если это и не вполне описание случая Хауса, то определенно — отношения зрителя к нему.
Кроме того, с точки зрения драматургии сериала уникальность стиля поведения Хауса может объясняться еще одной важной причиной. Нам, зрителям, ненавязчиво напоминают, что в профессии врача главное, а что — шелуха.
Рассуждения Ницше об аскете, человеке, который практикует самоотречение, могут показаться неожиданными. Казалось бы, для Ницше с его дионисийским принятием жизни во всей ее телесности аскеза должна быть неприемлема. Но Ницше, осуждая образ жизни аскета в целом, тем не менее находит место и для похвалы (возможно, следствие влияния Востока). Ограничения, которые аскет налагает на себя, на самом деле — попытка выжить в полном тягот и страданий мире, где человек — больное животное. Поэтому для Ницше «аскетический идеал есть маневр с целью сохранения жизни. <…> Меня уже понимают: этот аскетический священник, этот мнимый враг жизни, этот отрицатель — он-то и принадлежит к великим консервирующим и утвердительным силам жизни…».[27] Хауса, хотя он далеко не аскет, почти никогда не показывают обладающим обычными символами материального благополучия либо стремящимся к этим символам. Мотоцикл и джинсы свидетельствуют о его скромном образе жизни. Хаус не замечен в сознательном отказе от потребительских благ, он просто не испытывает к ним интереса. Еще одна черта, характерная для аскета, — аполитичность: Хауса не интересуют интриги в медицине и за ее пределами. Интерьер его квартиры прост и скромен, и ничто не выдает в гениальном диагносте пристрастия к приобретательству.
Георг Зиммель{11} писал о боли: «Это одна из фундаментальных тем истории человеческой души — возвышение нашего существования достигается через страдание… Ницше переносит эту связь от индивида к человечеству: только дисциплина, сопровождавшаяся великой болью, породила "все возвышение человечества"».[28] Заратустра поэтически формулирует эту мысль так: «Нужно носить в себе еще хаос, чтобы быть в состоянии родить танцующую звезду». Похоже, «хаос» Хауса проистекает из его очень реальной боли, которая, судя хотя бы по эпизоду, где Кадди дает ему плацебо, может быть психосоматической. Эта боль, какой бы ни была ее причина, может быть тем обходным путем, что за счет силы и интенсивности выводит Хауса на прямую дорогу к вершинам.
Ранние работы Ницше («Рождение трагедии из духа музыки» и «Философия в трагическую эпоху Греции») радикально пересматривают стандартные для того времени взгляды на греческую философию и искусство. Как пишут Майкл Сил к и Джозеф Стерн: «Страдающий герой греческой трагедии, Эдип или Прометей, — исходная модель для сверхчеловека Ницше».[29] Античные герои воспротивились богам и заплатили за это высокую цену — часто и физическим страданием. Определенное сходство Хауса с Эдипом и Прометеем бросается в глаза. Его поступки достойны пусть не героя мифов, но героя в повседневном, обыденном смысле, и, совершая их во благо людей, Хаус восстает против этических норм и исторически сложившихся медицинских регламентов. Боль Хауса, подобно боли античных героев, будит в нас сопереживание и может быть как-то связана с его «возвышением» — способностью распутывать загадки, непосильные для других. Было бы соблазнительно легко сказать, что его несносный характер (совсем не тот, какого ждешь от сверхчеловека) — следствие его боли, а в нападках на окружающих он находит облегчение. В действительности же благородный герой без единого изъяна скучен. Недостатки чуть-чуть приближают его к нам, обычным людям.
Немецкий философ Мартин Хайдеггер (1889–1976), много писавший о Ницше, считает, что наша функция заключается в том, чтобы ответить на вопрос: «Готов ли человек в своей сложившейся к нашему времени сущности к безусловной власти на Земле?», и называет Ницше первым из мыслителей, «который, принимая во внимание течение мировой истории, ставит этот решающий вопрос и продумывает его во всей метафизической важности».[30] Если нет, пишет Хайдеггер, то «нынешний человек» должен вознестись над собой, и этот «сверх-человек», человек, вышедший за пределы себя, являет какой-то будущий тип, который будет «избавлен от мести» и будет обладать волей освободить себя от диктата «было», прошлого, которого он больше не хочет. Это свобода от прошлого — от памяти о вине, стыде и горечи, навязываемых европейской моралью. (Похоже, у Хауса есть счастливая способность отмахиваться от любого чувства вины за свое поведение. Более того, он оскорбляет всех со вкусом, уверенно и беззаботно.)
26
Walter Kaufmann, Nietzsche: Philosopher, Psychologist, Antichrist, 3rd ed. New York: Vintage, 1968. (Кауфман В., Ницше Ф.: Философ, психолог, Антихрист.)
27
Ницше Ф. К генеалогии морали // Сочинения в 2-х тт. / Пер. К.А. Свасьяна. М.: Мысль, 1990. Т. 2.
28
Georg Simmel. Schopenhauer and Nietzsche, trans. H. Loskandl, D. Weinstein, and M. Weinstein. Univ. of Illinois Press, 1991. (Зиммель Г. Шопенгауэр и Ницше.)
29
М. S. Silk and J. P. Stern, Nietzsche on Tragedy. Cambridge, Eng.: Cambridge Univ. Press, 1981. (Силк М. и Стерн Дж. Ницше о трагедии.)
30
«Кто такой Заратустра у Ницше?» Доклад, прочитанный Мартином Хайдеггером 8 мая 1953 года в Берлине / Пер. с нем. и прим. И.В. Жук. Цит. по: Топос. М., 2000. № 1.