Твое имя давно стало другим,
Глаза навсегда потеряли свой цвет.
Пьяный врач мне сказал - тебя больше нет.
Мы так устроены - не думать о смерти, зная, что ее не миновать. Мы не думаем о ней, даже когда она стучится в дверь. И только когда она уже стоит у кровати, некоторые из нас соглашаются ее заметить. В самом деле, это особенность нашей короткой жизни - жить так, будто смерти просто нет.
И конечно, мы ее не зовем. Только в самом крайнем случае.
Сегодня я чувствую себя неплохо и попросил, чтобы мою кровать придвинули к окну - раз уж хождение ограничено, остается смотреть на тех, кому повезло больше.
Окна палаты выходят на больничный парк, из освещения там только пара фонарей, но я ее вижу. Конечно, я ее вижу, и она видит меня. Волосы охватывают голову, как огонь спички, сияние отражается в глазах, превращая их в две крошечные луны. Лишь на мгновенье меня охватывает острый страх из далекого прошлого - что это снова Рори пришла навестить меня, но в этот раз он беспочвенен.
Проходит всего пара минут, прежде чем она поднимается на мой этаж и замирает в дверном проеме.
- Я тебя услышала.
От неожиданности я не знаю, что сказать - хотя и прекрасно понимаю, о чем речь. Когда Пенни прошла свой последний курс химиотерапии, то взяла с меня - буквально вытрясла - клятву убить ее, если такое случится еще раз. И поклялась сделать то же самое для меня. Я дал обещание, даже не представляя, как исполню его, отказываясь от самой мысли, что она может покинуть меня однажды. Мы были детьми, да.
И если в один из моментов слабости я и позвал смерть, то обращался не к ней. Просто так получилось.
Пенни все еще стоит в дверях, будто не решается войти, будто старые глупые легенды - правда, и я отвечаю:
- Не подойдешь?
Ее походка как всегда легка, чем я уже давно не могу похвастаться. Я вспоминаю, как много десятилетий назад она вот так же вошла в мою убогонькую комнату в общежитии Лэнга и прошлась по ней, небрежно запустив пальцы за пояс джинсов - моя умнющая сестра, нацеленная на Гарвард, тогда она сказала - это круто, Алекс. Это комната настоящего крутого парня, и тебя заметят даже выпускницы, не сомневайся, брат, ты будешь одним из немногих первокурсников, кого позовут на вечеринку. И я, с мозгами, рассчитанными не более чем на средненький колледж, обожал ее тогда больше всего на свете, потому что она всегда знала, как подбодрить меня. С того самого дня, как нам сообщили чудовищную весть, навсегда изменившую наши жизни. Да, тогда я думал, что страшнее ничего и быть не может. Конечно, я был не прав.
Сейчас она скользит перистым облаком, так же огибая мою палату, но ничего не говорит. Каждая черта ее лица опечатана вечностью десятилетия назад, и к этому трудно, очень трудно привыкнуть. Но глаза… в них было больше радости, даже когда я видел их последний раз залитыми слезами. Хотя я и старался не запоминать тот раз как последний.
Она все медлит, будто оттягивая тот момент, когда нужно будет подойти ко мне - и наконец я просто хлопаю по кровати рядом, как в старые добрые времена.
- Выглядишь не очень, - говорю наконец, и она улыбается.
- Да и ты, братец, прямо скажем, не Руди Валентино.
Я начинаю смеяться, и она со мной, негромко и рвано. Пенни берет мою руку, морщинистую, узловатую руку старика, и мне страшно даже взглянуть на такой контраст.
- Как ты вообще?
Она пожимает плечами, неестественным угловатым жестом.
- О, прекрасно. У нас все просто замечательно, я много работаю, столько проектов… Все замечательно, правда. Если можно так сказать, жизнь просто кипит…
Я прерываю ее, сжимая обманчиво хрупкую кисть, и тут вижу то, во что не хочу верить - то, что предвидел, только она вошла - ее губы вдруг сжимаются, а по щеке ползет аметистовая слезинка, медленно, будто капля воска. Она падает на простыню, оставляя бледно-розовое пятнышко… а потом Пенни склоняется к моей груди и начинает рыдать. Тихо, сдавленно, почти не прерываясь на вдохи.
Обнимаю ее - так крепко как могу. Волосы касаются моей щеки - они снова кудрявые, и ощущать их знакомо и чуждо одновременно.
- О боже мой, - говорит она, тихо и горько. - Как хорошо было бы вот так умереть с тобой рядом, просто закрыть глаза и никогда не проснуться. Мне нужно было так и сделать, много лет назад…
- Так ты хочешь, чтобы я исполнил клятву?
От такой неожиданности Пенни замолкает - ей нужно время, чтобы понять, что я не серьезно. Мы понимали друг друга с полувзгляда, но это было очень, очень давно.
- Значит, не говори ерунды. Мой век короток, но ты боец и всегда была. Ты не можешь все бросить, что бы ни случилось. Данте твой ничего не смыслит в управлении, ему бы только развлекаться, а Улисс, как я понимаю, довольно жесток. Кто будет его сдерживать, если не ты?
Всхлипнув, она приподнимается, чтобы взглянуть мне в глаза.
- Ты много знаешь…
- Если ты наблюдала за мной, то и я за тобой тоже. Как же иначе?
- Я думала, ты меня забыл.
На это даже не знаю, что сказать, и стоит ли. Рука Пенни на моей груди подрагивает, ее тело остывшее, по-настоящему. И когда я сказал, что она плохо выглядит, то не преувеличивал. Она кажется потерянной и голодной, в их смысле этого слова, который так сильно отличается от нашего.
- Пенни, что с тобой происходит?
- Ничего нового… Только что я чуть не убила человека, Алекс… а ведь он просто показал мне дорогу. - Она издает короткий диковатый смешок. - А дома… когда услышала, как ты меня зовешь - обрадовалась. Обрадовалась! Алекс, как ты думаешь, зачем я здесь?
- Убить меня?
Странно, но страха совсем не чувствую. С тех пор, как болезнь зашла достаточно далеко, я боюсь не смерти, а лишь невозможности попрощаться - и не верю, что Пенни лишит меня этого. Возможно, это опрометчиво, но вариантов сейчас немного.
Она улыбается, знакомой, родной, хоть и горьковатой улыбкой, и я не могу не улыбнуться в ответ.
- Тогда, в детстве, это звучало проще.
- Но я думал, ты не… Джимми говорил, что ты… не убиваешь.
- Да, я такая, - легкая горечь в улыбке и голосе становится полынной. - Филадельфийская девственница на сухом пайке… Данте говорит, что это сохранит мою душу, и действительно в это верит.
- Что-то не так, Пенни?
- Нет… То есть - я не знаю, Алекс. - Она садится, прижимая мою руку к груди, лицо полупрозрачное, еще чуть-чуть - и будут видны вены. - В общем-то все в порядке, только бывают моменты… Данте, он… любит Улисса, так сильно, а ведь он убийца. А меня, выходит, любить не может, такую, как есть… как я стала. Какой он меня сделал. Я все это нормально переношу, но порой барабаны в ушах стучат и стучат… и не умолкают… В полдень проснусь - и каждое сердце слышу… каждое сердце городе, а они рядом спят и ничего не слышат, ничего… Такие спокойные. Перед ними хоть глотку кому перережь - даже бровью не поведут. А мне даже здесь нелегко, Алекс… знаешь, когда опомнилась, я выпила четыре пинты перед приходом сюда, чтобы не слететь с катушек - а твое сердце все равно так бьется, и за три этажа слышно, как кровь переливают, и она - кап…. кап…
Пенни зажмуривается, прижимает пальцы к глазам, и лицо постепенно, очень медленно теряет остроту.