Кажется это была наспех расчищенная подсобка, под потолком светила голая лампочка, но в стене было окно, а на полу лежало два матраца, и на обоих — по одеялу. Гэвин подцепил пальцами край — под одеялом обнаружилась чистая простыня. Это уже было больше, чем им вообще стоило ожидать.
— Если что-то понадобится, я буду в конце коридора. Стучите.
Она ещё раз посмотрела на них, потом задержала взгляд на Конноре, сказала: «Подождите» — и вышла. Гэвин попытался было по виду Коннора понять, что ей было не так, и не смог. Он был отмытым и черно-белым, но в остальном — таким же, как и всегда, пальцы у него дергались, а волосы так и высохли, нечесанные.
Она вернулась через пару минут, придерживая еще один тюк с одеялом у бедра. Развернула его, положила сверху на матрац, сказала:
— Ещё одно. На всякий случай, сейчас ночи холодные. Отбой в одиннадцать, стучите, если что.
Она прикрыла за собой дверь, а они так и остались стоять.
Ну что же, здесь, судя по всему, вполне можно было жить. Теоретически.
***
С иерехонскими он таки поскандалил.
Они сцепились во внутреннем дворике — слово за слово, в ход пошли кулаки. Гэвин устал от того, как все было сложно, ему хотелось упростить мир, свести его к боли и перебрасыванию оскорблениями. В драке ему зацепили нос, и Гэвин на секунду ослеп, а потом двинул бледному по раскрытому плечу.
Их разняли.
У красивого мулата на щеке разбухал некрасивый синяк, а Гэвин мстительно вытирал кровавую юшку рукавом толстовки, которая явно принадлежала кому-то из присутствующих, и крысился исподлобья. Ему было больно и радостно. Он чувствовал себя живым.
Он видел, как через двор к ним спешат взрослые и не предпринял ничего, чтобы слинять. На мулата посмотрели осуждающие и он опустил голову, а Андерсон на Гэвина прикрикнул, и если бы Гэвин мог прижать уши к голове, он бы прижал, но на этом все кончилось. Что у них за дисциплина здесь такая, если они спускают драки?
Андерсон казался настолько не настроенным ни на что, что Гэвину даже хотелось у него издевательски поинтересоваться, что, мол, ты не зол, просто разочарован? Он даже почти рассердился достаточно, чтобы произнести это вслух, когда Андерсон сказал устало:
— Не лучшее время ты выбрал, парень.
Гэвин в ответ буркнул, что ничего не выбирал, и тогда Андерсон посмотрел на него с сомнением. Спросил:
— Ты видел Коннора?
— Я его сторожить не нанимался. Не маленький, найдётся.
Андерсон хмыкнул.
Да хоть бы и был маленький — через эти стены не переберешься, разве что найти какой удачный подкоп — или перецепиться о камень и сломать шею, вариантов море, выбирай любой. Гэвин не видел Коннора с утра, и ему так было лучше. И легче. Это было неплохое место, пусть бы Коннор в нем потерялся.
— Коннор, — крикнул Андерсон.
— Коннор, — не задумавшись за ним повторил Гэвин и осекся только на втором слоге.
Коннор нашёлся у собачьих вольеров. В Иерихоне разводили собак, кто бы мог подумать.
— Пошли, — сказал Андерсон. Коннор кивнул, с явной неохотой оторвался от наблюдения за псами и потянулся за Андерсоном следом. Над этим всем висела такая огромная табличка с надписью «ГРЯДЕТ НЕПРИЯТНЫЙ СЕРЬЕЗНЫЙ РАЗГОВОР», что Гэвину больно было смотреть.
Они вошли в комнату, Андерсон, помешкав, прикрыл дверь, потом присел на застеленную койку. Сказал:
— Я поговорил с Карлом, и он согласился помочь…
Две пары глаз — Гэвин быстро проверил, Коннор тоже смотрел сосредоточено — наблюдали за ним. И помогать ему с его заминками, судя по всему, ни один из них не собирался.
— У Иерихона есть возможности, и Карл мне должен… Не то чтобы теперь это имело значение, но когда-то… не важно, он согласился помочь. Его люди помогут довести тебя, — он посмотрел на Коннора, — до Светлячков, с ними тебе в любом случае будет безопаснее.
— А ты, — он посмотрел на Гэвина, — можешь пойти с ними, или остаться здесь.
Вон оно как.
У Гэвина зашумело в ушах. Это место больше не казалось ему даже немного привлекательным.
— Пфф, я так и думал, — сказал он, сложив руки на груди, всем своим видом выражая безразличие — пфф.
Он так не думал. Он как дурак почему-то посчитал, что у Андерсона не было причин его обманывать и теперь не знал, как лучше от всего этого спрятаться — кричать? Возмущаться? Игнорировать?
Да и собственно, в чем дело-то? Он не хотел, чтобы его бросали? Всем наплевать, давно стоило привыкнуть.
Андерсон был взрослым, взрослые лгали ради своей выгоды — проще некуда. А Гэвин попался и теперь горел со стыда — его обманули. Смогли обмануть. Он позволил себя обмануть. Он сам себя обманул, а потом реальность с его представлениями о ней не сошлись.
Все просто.
Но у них был договор — и в договоре ничего не было про то, что Андерсон при желании может скинуть его, Гэвина, со своих плеч на чужие плечи.
Ты веришь, а потом на три года оказываешься заперт за высоким забором, где всем на тебя наплевать. И ты, казалось бы, должен быть готов, а потом ты снова позволяешь…
У Гэвина горели уши и горело лицо. Он даже не сразу осознал момент, когда Коннор заговорил, но когда осознал, развернулся к нему всем телом. Потому что что-то было не так — Коннор только что говорил спокойно и взвешено, но через несколько секунд он уже срывался на крик.
Гэвин всегда считал, что его сиплому голосу не хватало звонкости — сейчас ему казалось, что кричать пытается человек, которому наступили на горло.
Он до этого никогда не слышал, как Коннор повышает голос, а еще он никогда не видел, чтобы Коннор так бесконтрольно дергал рукой, перещелкивая пальцами нервный быстрый ритм. Гэвин наконец оторвал от него завороженный взгляд и повернул голову: Андерсон выглядел, как старая псина, которую хорошенько пнули.
Странно, — подумал Гэвин отстраненно, — это ведь он избавлялся от них, как от ненужных щенков.
Коннор Андерсону нравился, чтобы этого не заметить, нужно было быть слепоглухонемым, а Гэвин слепоглухонемым не был. Все эти одобрительные взгляды, все эти отеческие похлопывания по плечу, вся эта суровая стойкость «нет, нельзя, я так сказал», которая разбивалась об один долгий жалобный взгляд, после которого Андерсон с ворчанием капитулировал.
Это были отношения, которых Гэвин сам хотел и не хотел одновременно. Его отец бросил мать, мать бросила его, а теперь он смотрел, как Андерсон бросает их обоих и…
Андерсон начал кричать в ответ.
Это был парад классических «не перебивай меня!», «мне лучше знать» и «так всем будет лучше!», с не менее классическими «это ты меня перебиваешь», «с какой стати» и «кому? кому будет?».
Гэвин пытался иронизировать, хотя больше всего ему сейчас хотелось забиться в угол и дать себе время смириться. И только надоедливый голосок в голове не прекращал зудеть: а чего он, собственно ожидал? Никаких обещаний, что его возьмут к себе, ему никто и не давал. Так чего удивляться-то теперь?
Они начали вспоминать, кто кого потерял. Конечно, это же было лучшим местом и временем, чтобы меряться своими покойниками.
Гэвин снова вспомнил мать и почему-то кошку, которую он подкармливал, когда они жили в городе, а их район ещё не перекрыли и не «эвакуировали». Кошек ели массово, животные же не могли заразиться, но эта счастливица как-то выжила, и Гэвин таскал ей все, что только мог отдать. Чёрт знает, что с ней стало потом, когда они съехали. Он хотел её забрать, но времени у них с матерью не было.
А ещё он почему-то вспомнил, как Андерсон вправлял ему нос.
Это была вторая неделя пути, и они пересеклись с враждебной группой. Прошли бы тихо, но часовой их засек. Хотел ли убить его этот мужик, Гэвин наверняка сказать бы не мог, но по лицу ему зарядили и зацепили нос. Им троим удалось отбиться — Гэвин видел кровавый рот Коннора второй раз в жизни — этот еблан кусался, наплевав на целость зубов или боль, а потом ходил, с безразличным выражением на окровавленной морде. Только что сковыривал с кожи подсохшую кровавую корочку, пока Андерсон не заставлял его умыться.