Когда смогли отдышаться, отошли подальше — и остановились в брошенном доме. Это был обычный пригородный дом, там пахло сыростью, но вещей было навалом — бесполезных, в основном. Даже «детская» была, а в ней — гнилые игрушки и фотографии, пластиковые фигурки, комиксы — целая гора больше никому не нужных вещей.
Гэвин все пытался проверить, в каком состоянии нос, осторожно трогал его пальцами и каждый раз вздрагивал от боли. К его лицу как будто привязали мягкую воспаленную подушку. И теперь эта подушка чесалась.
Коннор на его глазах перерыл прикроватную тумбочку у двухъярусной кровати, нашел что-то и попытался незаметно спрятать в рюкзак. Гэвин хотел его сдать, чтобы хотя бы узнать, что Коннор нашел и посчитал настолько ценным, чтобы взять с собой, но не стал. Решил выждать. Конечно же.
Когда они проверили оба этажа и расчистили место, в котором предполагался костер, Андерсон его подозвал. Если в двух словах: вправлять нос — не прикольно.
Когда Андерсон положил ладонь ему на затылок и ладонь на лицо, а потом вторую провернул, Гэвин заревел от боли, не в состоянии ни пристыдить себя, ни остановить хлынувшие из глаз слёзы. Но вместо того, чтобы посмеяться и назвать Гэвина пиздюком или соплей, Андерсон в какой-то момент сказал ему: «шшш».
«Шшш, сынок, все нормально», как говорят детям.
Как Гэвин взвился тогда. Отталкивал чужие руки, рискуя перецепиться и грохнуться, орал что-то про то, что он ему, слава богу не сын, вон, у тебя золотой мальчик, которого ты чуть в жопу не целуешь, и фиг знает еще что, когда Гэвин не видит, про то, как надо на все забить и сваливать, про укус, про щелкунов, про то, что Коннор за хуйня такая, если его укусили, а он не заразился, ни день, ни два, ни неделю спустя. Вот почему этот конченый такой ценный? — кричать было больно, потому что разбухшее лицо пульсировало и ныло, но Гэвина это только подхлестывало.
Андерсон его выслушал, спокойно и выжидающе глядя из-под нависающих век, а когда Гэвин окончательно выдохся, спросил:
— Нос болит?
Гэвин хотел сказать в ответ какую-нибудь гадость, он даже начал выговаривать: «да какая нахуй разница?», но остановился на середине и выплюнул короткое:
— Болит!
— Иди сюда, я посмотрю, может, придётся шить.
Гэвин не двинулся. Андерсон повторил медленно:
— Иди. Сюда.
Гэвин постоял, ковыряя носом кроссовка траву, медленно подошёл, готовый чуть что драпануть, переоценивая свои силы, конечно, до последнего ожидая подвоха.
Подвоха не было.
Андерсон, не прикасаясь к его лицу, сказал:
— Подбородок приподними.
Гэвин послушался.
— Если не зашить, будет шрам.
— Все равно.
Андерсон хмыкнул:
— Это сейчас тебе все равно, — потом добавил: — футболку смени, натрет же.
Футболка правда на груди пропиталась кровью, а теперь засохла. Гэвин буркнул:
— Ладно.
Шрам остался. Отек сошёл, но заживало тяжело, и сейчас, стоя в иерихонской комнате посреди разворачивающегося скандала, Гэвин потрогал кромку шрама пальцами.
Можно было бы и правда остаться здесь. Койку ему уже нашли. Не было бы больше никаких Конноров, никаких Андерсонов, может, удалось бы найти общий язык с иерихонскими детьми, вряд ли, конечно, ну да и хрен с ними. Ему нашли бы занятие, может, пристроили в школу, если здесь были какие-то школы. Судя по цивильности местных, должны были быть.
Чёрт, остаться здесь, может, было бы перспективнее, чем тащиться к Светлякам, где не ясно будут ли ему вообще рады.
Гэвин пытался не нарушать обещания, которое он сам себе дал, и не умирать.
Коннора бы с конвоем из местных отправили дальше, к Светлякам. У Гэвина было бы место, Андерсон вернулся бы к своей алкашке.
Все было не ужасно. Да, как удобно было уметь себя убеждать.
Их голоса, пока Гэвин выпал из реальности стали тише, мягче, а потом, когда он окончательно вынырнул из воспоминаний, он перехватил вопросительный взгляд Андерсона, сказал:
— Мне все равно, делайте, что хотите, — и хлопнул дверью под аккомпанемент напряженного молчания.
Коннор вышел за ним следом, но подходить не стал, и они разошлись во дворе. Гэвин взглядом выискивал иерихонских детей — но не мог рассмотреть ни одного знакомого лица, в которое так приятно было бы вцепиться.
Возможно, остаться было неплохим вариантом, возможно, так было бы лучше для всех, но они не остались.
Андерсон вышел во двор, и там же его подозвал безногий дед. Они разговаривали одновременно слишком громко, чтобы не обращать внимания, и слишком тихо, чтобы разобрать каждую реплику.
Гэвин слишком привык к тому, что самое важное в его жизни у него удавалось только подслушать, так что и не стал отказывать себе в удовольствии. Половины все равно было не разобрать. То один, то другой повышали голос, и Гэвин особенно отчётливо слышал только отдельные фразы.
— Слушай, ну кровь у него возьмут, я не знаю.
— Ты говоришь «потенциальное спасение человечества», но это…
— Я не знаю! Но ты слышал его?..
Потенциальное спасение человечества, повторил про себя Гэвин. Потенциальное спасение, блядь, кто его на руки выдал старому алкоголику, если хотел, чтобы его в нужное место доставили без проблем и приключений?
Они стали вспоминать прошлое, дед рассказывал о сыновьях, это Гэвину было уже совершенно не интересно, так что он бросил стариков разговаривать, спорить и вспоминать прошлое и отошёл подальше.
Спасение человечества сидело у бетонной стены, на поваленном стволе, который, судя по всему, служил здесь огромной лавкой, ковыряло кору и перебрасывало из ладони в ладонь монетку, пока рядом не было никого, кто мог ему это запретить. Потом почувствовало на себе взгляд и подняло голову.
У потенциального спасения человечества были очень чёрные глаза.
========== Часть 7 ==========
***
В дорогу им дали сменную одежду, еды и патронов. Гэвин был бы очень рад обзавестись нормальным ножом, но вместо этого им с Коннором, обоим, под недовольное ворчание Андерсона, дали по пистолету. Гэвин был в восторге, лицо у Коннора было нечитаемое.
Гэвин не слышал, как они помирились. Пока шли сборы, он смотрел издалека, как они разговаривали, как в какой-то момент Андерсон положил ладонь Коннору на затылок и дернул его голову к себе, прижал, почесал над шеей пальцами, как собак чешут за ухом — и они постояли так пару минут, обнявшись. Потом Андерсон быстро, как будто боялся, что его поймают, поцеловал Коннора в макушку — и хлопнул его по плечу.
Гэвину было все равно.
Им дали лошадей. Двух огромных, рыжеватых животных, рядом с которыми Гэвин только что не обмирал от восторга, хотя и честно пытался это скрывать. А вот судя по лицу Коннора, он был бы счастливее, если б им дали двух собак, но на двух собаках особенно далеко не уедешь.
Какая-то часть Гэвина хотела переговорить с Иерихонцами, с мулатом, у которого жёлто-зеленое пятно на глазу уже выцветало и уменьшалось, с девицей, с тройняшками, даже с бледным, которому он таки хорошенько заехал. Говорить на прощанье Гэвин с ними не стал, только посмотрел на них мрачно. Все равно проебал бы разговор, чего пытаться.
Еще им вернули одежду, выстиранную и заштопанную, и Гэвин с несколько странным чувством нырнул в свою старую шкуру — от старой шкуры воняло порошком, и она почему-то не вернула ему ощущение, что он снова в школе или только собирается бежать из Детройта.
Когда ворота за ними закрылись, Андерсон махнул часовым и буркнул со смешком: «Не все, кто блуждают — потеряны». Гэвин на него покосился, но промолчал.