— И давно вас… один?
— Один год и два месяца.
Он это наугад сказал? Потому что Гэвин к этому моменту точно потерялся во времени.
— Два представителя вида конноров, — Коннор это почти прошептал, а Гэвин слушал эту странную хуйню и боялся пошевелиться.
Подожди, год, два месяца. Когда его привезли в школу? Год назад? Его точно привезли одного. Точно же? Они же не могли прошмыгнуть незаметно ещё одного Коннора?
Гэвину казалось, что у него двоится в глазах, и его собственная память вдруг показалась ему пугающе ненадёжной.
Нет, Ебн… Коннор же сказал, «за два месяца до школы». Это значит…
Он выпалил:
— Ты меня помнишь? Со школы? Ты помнишь меня со школы? — это значит, что когда его начинает трясти, его голова не успевает за языком.
Коннор молчал секунду, а потом ответил, совсем другим, спокойным голосом:
— Да. А я не должен?
Так.
Секунду Гэвин был не в состоянии это осмыслить. А когда смог — в висках зашумело.
Сука.
— То есть ты… — он не знал, что хотел сказать: делал вид, что меня не знаешь специально? А он вообще делал вид, что его не знает, или Гэвин сам себя в этом убедил? Да почему ему не все равно-то?!
Гэвин испугался — и тут же разозлился, бессильно, неконтролируемо, до белезны перед глазами.
— Значит, ничего страшного, — сказал он зло, оскалившись, в темноте, — значит, не за что… Подумаешь, чего это я тут…
Чего это я что?
— Пытаюсь извиниться, — выдохнул он самому себе в ответ. Злость вдруг отхлынула, как волна, оставив только осознание и беспомощность. Или осознание беспомощности.
Коннор сказал:
— В этом нет необходимости, — он смотрел прямо и снова был — каменная сдержанность, как будто не было только что… вот того. Двух конноров, блестящих глаз. Гэвин даже на секунду засомневался: а оно точно было?
— Чего это? — неустойчивым голосом спросил он, — что, святоша, простил уже? Подставил вторую щеку?
А сам думал: может, ты заткнешься уже?! — и хотел вмазать сразу себе, Коннору, всему миру — и никогда, никогда, никогда не начинать этот разговор.
— Нет, — ровно сказал Коннор, — не подставил.
— Простил значит, — издевательским тоном подтвердил Гэвин, а сам замер — «правда же?».
— Существует разница между временным приспособлением к ситуации и прощением, — где он жил, в смысле, где они они двое жили, где его научили так разговаривать? механически, как учителя в школе?
Коннор на секунду как будто задумался.
— Извиняться нет необходимости, потому что я в любом случае тебя не прощу, Гэвин. Спи, тебе завтра рано вставать.
Гэвин задохнулся и промолчал, а Коннор, насколько позволял спальник, задевая его локтями и коленями, повернулся на другую сторону, спиной к нему.
И это была пизда. Полнейшая.
— Ну и нхйди, — прошептал он в безразличный затылок. — Нхйди.
***
Он проснулся не первым, и это было так странно, что он несколько минут просто сидел, увязнув ладонью в спальнике, тупо пялясь в стену и пытаясь придти в себя. Спать на голой земле — не весело, но можно привыкнуть. На досках, на матраце на полу, на вонючей продавленной койке — ко всему можно было привыкнуть. Спина спасибо не говорила, но кто вообще её спрашивал.
Андерсон храпел, так что о его жизни можно было не волноваться и с зеркалом не бегать (у них не было зеркала).
Так. У них. Да.
Ебн… Коннора здесь не было. Гэвин, не вставая, еще пошарил глазами по комнате — коннорова рюкзака не было тоже. Не съебался же он вот так вдруг, с рюкзаком? Хотя… Нет, не мог.
Он натянул куртку и штаны, собрался, проверил входы-выходы, проверил Андерсона. Не то чтобы Коннор оставил бы ему записку, если бы что-то случилось, и все-таки какая-то часть Гэвина ожидала найти что-то поясняющее. Короткое, непритязательное, «вернусь после заката», например. Чёрт знает. Они никогда так не делали — но сейчас все было странно. Более странно, чем обычно.
Коннор же не мог сбежать из-за вчерашнего? Нет, он не стал бы сбегать из-за вчерашнего. Или… Гэвин с трудом вытеснил из мыслей вид его затылка в темноте. Где бы Коннора ни носило, он, Гэвин, собирался сегодня на охоту, и он пойдёт сегодня на охоту.
Лук валялся в углу, это было странно. Гэвин поддался смутному порыву и проверил тайник в полу: отковырял неприкрученную доску — под ней нашелся пистолет — и андерсонов револьвер. Один пистолет, второго не было. Каким хреном Коннор думал, когда…
За окном зашуршало.
Гэвин автоматически пригнулся, чтобы его было труднее заметить из окна, протянулся за пистолетом и всунул его за пояс джинс — пистолет был тяжёлым, так что он рисковал остаться с голой задницей и джинсами, сползшими до колен, но времени выбирать не было. Боже, он бы с такой невозможной радостью отсиделся внутри, но нужно было идти и оценивать ситуацию.
Мысленно обругав снег — свежий, утренний, как раз замел все возможные следы — он прикрыл поплотнее двери и, пригнувшись, поторопился к тому месту, где они обычно ставили безнадежные ловушки на кролей.
Кроссовки — пусть и зашитые, ещё там, в Иерихоне — были не самой подходящей обувью для такой погоды, но он уже почти привык к постоянному холоду. К немеющим ногам, трескающимся и шелушащимся вечно холодным ладоням — холод теперь был с ним постоянно, лез под куртку, заползал через горло — не считая, конечно, ночей, когда они с Коннором вместе заползали в спальник — но сейчас не время было думать о Конноре, его родинках на затылке, мертвом брате, непрощении и…
Он заметил следы, а потом уже услышал треск.
Бегуны перли из леса. Он стрелял, пока не уложил из пистолета двух, потом сделал несколько быстрых шагов назад. Последний бегун постоянно оступался, увязая в снегу — Гэвин, чертыхаясь, промазал по нему дважды, прежде чем наконец попасть.
Где носит Коннора, и какого черта этот сраный самонадеянный?..
От резкой боли в голове у него вспыхнуло перед глазами — и так же резко погасло. Вот он стоял — и вот он лежит щекой в снегу, а дальше больше ничего нет, только темнота.
— Ну… Он все?
— Да, вырубился.
Ничего я не — успел подумать Гэвин перед тем, как отключиться окончательно.
***
Гэвин не помнил мира до этого всего. Он родился в 2013, в аккурат после первой вспышки. Он родился и вырос в карантинной зоне и, конечно, повидал всякого дерьма, но он все-таки всю свою жизнь провёл в городе, так что некоторых вещей не застал.
В городе людей не жрали. Котов жрали, собак жрали, людей — может где-то, но так чтобы целая община спокойно принимала тот факт, что съедает недавно пойманного чувака?
Чёрт, Детройт большой, наверняка такая хуйня где-то все-таки была.
Он очнулся в клетке. Ладно, «клетка» — это слишком громко сказано, но прутья были на месте. По эту сторону прутьев сидел Коннор, а по ту — мужик. И теперь они играли в гляделки.
У Коннора рот был в крови, у чувака лицо было понимающее. Гэвин хотел в туалет и съебаться подальше.
Он не смог в коннорово каменное лицо — так что Гэвин просто крысился и пытался разобраться в ситуации. Руки у них обоих повязаны, дяденька мягким, доброжелательным голосом им что-то втолковывает, на заднем плане мужик деловито рубит мясо.
Они оба здесь, и Андерсона тут, судя о всему, нет — значит, либо эти ребята не влезли в их стоянку, либо он все-таки здесь, просто не в этой комнате, и разделили их ради оказания психологического давления.
Гэвину очень не хотелось думать, что Андерсоном может быть то, что парень в кепке ровно сейчас так неторопливо и показательно крошил.
Странно, кстати, было бы, если бы эти ребята не влезли в их стоянку — могли же пройти по его следам — если, конечно, стадо бегунов не затоптало их начисто. Отстреляться от бегунов и попасться людям, ну что за непруха.