Но он, в конце концов, большую часть жизни провёл в городе и теперь должен был найти нужное место, найти, где спрятаться, переждать, может, поспать пару часов, не наткнуться ни на патруль, ни на бандитов, не спалиться и, в конечном итоге, упасть на хвост людям, которые в гробу его видали — и это только первая половина плана. Ну, большого плана. Маленький план звучал значительно проще, в нем было всего два слова: не умереть.
Четырнадцатилетний Гэвин Рид сидел на сыром полу в заброшенной комнате, собирался с силами и обещал себе не умирать.
Ночь ему предстояла долгая.
***
Как он брел по ночному городу, вспоминать не хотелось.
Как ты их найдешь? — думал Гэвин всю дорогу, от самой школы, когда полз на пузе, когда прятался в будке нерабочего телефона-автомата, даже когда засыпал в обнимку с рюкзаком, кое-как разгребя мусор и устроившись поудобнее в том, что посчитал хорошей точкой для осмотра окрестностей.
Ладно, у Гэвина был адрес, ладно, он вполне себе представлял, где это место встречи должно было быть. Но как он должен был заметить их, а потом идти за ними и не попасться?
Наверное, об этом надо было подумать раньше, до того, как лезть в лаз за школой, но он так боялся убедить себя, что пытаться и не стоит, что мелочи оставил на потом.
А это все-таки были не мелочи.
Он проснулся, пока за окном еще было серо. Не было ни часов, ни сигнала, ни школы, ни нар, ни крошащейся стены, ни вонючей спальни. Во второй по счету сырой комнатке за ночь он успел замерзнуть и теперь изо всех сил пытался согреться — и не слишком при этом шуметь.
Андерсона с Ебнутым он заметил после бесконечного сидения у окна. Они вышли из многоэтажки на другой стороне улицы, свернули в прогулок. Андерсон впереди, Ебнутый у него по правую руку.
Они свернули в проулок, который вел к знакомому Гэвину перекрестку, так что Гэвин отполз от окна, помочился в углу, на пыльный мусор. Взял вещи. Окинул комнату взглядом. В такой дыре вполне можно было жить. Подцепить вскорости туберкулез или ещё какую хуйню и мучительно помереть, но чёрт, это тоже был вариант. Можно было просто остаться здесь. Плюнуть на Ебнутого с Андерсоном. И на школу. И на Светляков.
Гэвин поправил рюкзак на плече и вышел.
***
Из города они выбрались вечером, но Гэвин, взмыленный и клянущий свою чертову тяжелую куртку, был так удивлён, что они вообще выбрались, что его не смущало ничего. Без воды было фигово. Постоянно бояться, что потерял след, было фигово.
Больше всего на свете Гэвин хотел прилечь на асфальт и так и уснуть, но он поправлял рюкзак на спине, тер ладонью лоб, сжимал ладони и продолжал идти. Страх, что он потеряется, был слишком сильным, даже сильнее усталости. Как будто он снова был ребёнком и мать перед ним шла слишком быстро и вот-вот расстояние между ними станет непреодолимым.
Он порвал кроссовок — хорошо, что ногу не зацепило — и потерял нож. Последний, скорее всего, просто выпал у него из кармана, когда Гэвин полз по канализации, или, может, еще раньше, когда перебирался через деревянный настил на мосту. Нож был старый и ржавый, но Гэвину жаль его было до слез.
Конечно же Андерсон его засек. Гэвину хотелось бы думать, что это случилось перед самым выходом из города, но что-то ему подсказывало, что Андерсон наверняка знал о хвосте чуть ли не с самого начала. Может, услышал, как Гэвин оступился и чуть не свалился с моста, может, понял, когда на Гэвина в канализации выскочил щелкун, Гэвин же наверняка издавал какие-нибудь звуки, пока бил подвернувшимся под руку камнем мерзкую, безглазую рожу.
Но вот о том, что ему не рады, Гэвину прямо заявили уже за городскими стенами. Он бессильно хлюпал по раскисшей грязи, пытаясь особенно не наступать в неё правым кроссовком, когда его грубо вздернули за воротник и прижали к бетонной стене водонапорного сооружения. Стена была холодная. У Гэвина почти не было сил бояться.
Воротник толстовки опасно затрещал, когда для верности Гэвина ещё и слегка встряхнули. Андерсон не стал доставать нож или угрожать Гэвину пистолетом, сам факт, что пальцами ног Гэвин в данный момент не касался земли, уже достаточно его пугал — а на то, видимо, и был расчёт.
— Какого хера тебе нужно? — злым и громким шепотом спросили его, и это была первая фраза, с которой Андерсон обратился к Гэвину за последние лет шесть. Гэвин понял, чувствуя, как у него слегка подрагиваают ноги, что понятия не имеет, узнал ли Андерсон его хоть немного. Да это, наверное, и не имело значения — а вот то, что Гэвин определённо мешал Андерсону выполнять свою работу, значение точно имело.
На землю его опустили, а вот воротник отпускать Андерсон не стал, так что его тяжёлая рука теперь лежала у Гэвина на плече и давила своим весом.
— Ну? — поторопил его Андерсон.
Гэвин сказал.
Он, может, и хотел бы поиграть в шпиона, который никогда не раскалывается, но когда тебя держат, как котёнка, особенно геройствовать не получится. Или геройствуют как раз в такой ситуации? Гэвин геройствовать был не готов. У него был дырявый кроссовок, тяжёлая куртка и его ноги от долгой ходьбы пекли так, как будто он их обжег.
Андерсон, глядя на него, выругался. Потом выругался ещё раз. Ебнутый наконец выглянул у него из-за плеча — бледный, сосредоточенный. Чёрной-белый, гипсовый, в крапинку. Вечно Гэвин по его лицу ничего не мог прочитать.
Он смотрел в глаза Ебнутому и с ужасом понимал, что щеки начинает жечь. Нет, ему нечего было стыдиться и, чтобы его сейчас не убили, унижаться за то, что было и прошло, он не станет.
Вот только сейчас Ебнутый припомнит Гэвину, как тот макал его головой в туалет — и Гэвину пизда, окончательно пизда. Но извиняться он все равно не будет.
Ебнутый молчал. Андерсон отпустил гэвинов воротник. Спросил про школу, про Светляков, про мать, кивнул, помолчал немного, а потом велел отправлятся обратно, тем же путем, и не нарываться на неприятности.
— Давай, топай. — Андерсон проследил, пока Гэвин не вернулся как минимум на полкилометра обратно, и только потом развернулся и пошел в другую сторону, хлопнул Ебнутого по плечу, подгоняя, а Гэвин стоял, смотрел им вслед и удивлялся тому, что Андерсон его, видимо, узнал, а вот Ебнутый — нет.
Кроссовок он все-таки промочил.
«Отправляться обратно» было, конечно, отличным советом, особенно учитывая, что Гэвин сейчас больше всего хотел сначала яростно попинать ближайшее дерево, а потом сесть под ним и немного повыть — здесь все равно не было никого, кто мог бы увидеть и по этому поводу рассмеяться. Он мог бы немного отпустить себя и свои злые, горячие слёзы, пока страх от вцепившейся ему в спину сетки, от ночного перехода через опасную зону, от вонючего дыхания щелкуна у него на лице, от того, что Андерсон свернет ему шею и не поморщится — немного не утихнет.
Гэвин позволил коленями сложиться и прижался спиной к холодной древесной коре.
Можно было выть, можно было не выть, страх все равно не кончался никогда. Его в Гэвине, казалось, было бесконечное количество. Неисчерпаемое.
Он посмотрел мутными глазами в траву под кроссовками, а потом вытер лицо рукавом, высморкался в траву и встал.
Дорога сама себя не пройдёт.
***
Наружность ошеломляла. Это — то, о чем он должен был подумать сразу, но все было не до того, и усталость была сильнее. А теперь он, как идиот, смотрел то вверх, то по сторонам и не мог насмотреться.
В Детройте были парки, в парках были деревья, но ничего такого же, как этот лес, Гэвин никогда в жизни не видел.
Воздух был другой. Шорохи были другие.