Он высматривал на земле следы Андерсона и Ебнутого и думал, что полдела сделано, и на следы можно забить, но все-таки пока что, на всякий случай, он на них забивать не станет.
Как жаль, что в школе их учили всякой хуйне, а не чему-нибудь вроде следопытства. Никто не учил их жизни в лесу, потому что никто не предполагал, что они станут там жить.
Палатки у него не было, огонь он разводить не рискнул, так что когда стемнело так, что он больше ничего вокруг не видел, он просто обнял себя руками и вжался спиной в ствол ближайшего дерева, надеясь, что это сойдёт за сон.
Наверное, он мог умереть от переохлаждения. Тревога сидела у него на закорках и усмехалась мерзенько.
— Ты понимаешь, что это сраное везение, — приглушенно рычал Андерсон, на следующее утро, держа его одной ладонью за грудки (последнее было даже впечатляюще; Гэвин хотел цапнуть Андерсона зубами за запястье, но его встряхнули и он затих), — что ты на нас никого не навел?
Гэвин снова проснулся, едва рассвело, весь мокрый от росы и замёрзший до стучащих зубов. Он чудовищным усилием сжал челюсти и, дрожа, поплелся за следами. Даже дошёл до места, где Ебнутый и Андерсон останавливались на ночлег.
А теперь его держали за грудки и периодически встряхивали, но, по крайней мере, рука у Андерсона была тёплой и Гэвин боролся с желанием вжаться в неё лицом.
Вместо этого он сказал:
— Куртка не казенная.
— Рот закрой.
Выдох — вдох.
— Я могу привязать тебя к дереву, и мы пойдём дальше, а ты останешься. Только веревку жалко.
Гэвину не жаль было никакой веревки. У него верёвок не было, только остатки сухарей — и те уже давно в желудке — и серьёзная недостача ножа, которым он собирался разделывать пойманных кролей. Чужие веревки его ни разу не волновали.
А руки у него дрожали не потому, что он ночью замёрз. Это было их естественное состояние. И когда Андерсон после долгого взгляда полез другой рукой трогать его лоб, Гэвин мотнул головой:
— Нормально все.
— Сраные дети, — выдохнул Андерсон и отпустил его куртку.
***
Спирт во фляжке вонял мерзостно, но Андерсон все равно не дал Гэвину отхлебнуть больше глотка, а после этого глотка сразу же её отобрал. Подачки Гэвину были не нужны, он так и сказал, не вызвав у Андерсона ничего, кроме пары рассеянных «Ага». Но выпить Гэвин выпил.
От того, что было во фляжке, у него в животе заворчало, он даже мысленно порадовался, что до этого успел пожевать сухарей и не глотнул спирта на голодный желудок. И теперь Гэвин сидел на поваленном дереве, ковырял пальцем джинсы на колене, и ему было легко. Не хорошо, не спокойно, но легко.
Андерсон сначала смотрел на него пристально, потом как-то безнадёжно махнул рукой:
— А теперь вали.
— Ага. — Гэвин честно кивнул. Надо было совершать переход, его нужно было прогнать, все было правильно.
Запах у леса был странный — свежий и одновременно душный. И если закрыть глаза…
— Господи боже.
Было утро, и нужно было идти, а он с закрытыми глазами тонул в холоде. Чёрт знает, сколько он спал ночью — может, четыре часа, может, два. В школе особенно не поспать было днём. Можно было заснуть на уроке, в дальнем углу класса, можно было уснуть в столовой, пока соседи пиздят у тебя твой обед, можно было на прогулке забиться куда-нибудь в угол. Спящие днём вызывали подозрение — они либо готовились к чему-то ночному, либо отсыпали после чего-то ночного.
Спать в лесу было холодно.
***
Когда он проснулся — было ещё светло, у него затекли ноги, и, кажется, он отсидел себе копчик. Стволы у деревьев от солнца были почти рыжие. Он ещё подумал: поесть бы сейчас — а потом снова завернулся в одеяло.
Осознанием его подкинуло над землёй. Он вскочил, стащил с плечей одеяло, которое по привычке принял за школьное. Школьным оно, конечно, не было — они оставили ему плед, конечные идиоты. Он глянул под ноги, у кроссовка лежала его же кроссовком задетая банка консервов, о которую он стукнулся, когда вскочил на ноги. Такая, металическая, которой даже нож не нужен, чтоб её открыть.
Они оставили ему плед и банку с супом.
Гэвин беспомощно смотрел на свое новое богатство, а потом сжал кулаки и пнул землю. Потом ещё раз. И ещё. С каждым разом оставляя в земле все более отчетливую вмятину.
Конченные. Мрази. Сначала не убили. А потом. Дали. Еды.
Где-то справа хрустнула ветка, и Гэвин осекся. Вжал голову в плечи, пытаясь понять, что именно этот хруст ему сулил. Лес был на удивление шумным. Не как город, но в нем постоянно что-то шелестело, хрустело и падало, и чёрт его знает — белка это была или мимо проходящий хрен с винтовкой, которому приглянулись твои ботинки.
Ладно, — он посмотрел вниз — его кроссовки вряд ли кому-то могли приглянуться. Зашить бы правый, конечно, и нормально будет. Ему, Гэвину, сойдет. А вот плед теперь придётся тащить на себе.
Плед был, по сути, тонкой и потертой тряпкой, но на удивление тёплой. Гэвин на секунду вжался лицом в идиотский узор, потом отложил плед в сторону и оторвал у банки металлическую крышку.
Ему нужны были силы на это всё.
========== Часть 3 ==========
На одной силе упрямства и абсолютном неумении читать следы он шёл полдня.
Раньше он мог ориентироваться на звук, сейчас, когда Ебнутый и Андерсон ушли вперёд на несколько часов, он мог делать вид, что замечает примятые папоротники, или следы на почве, и надеяться на лучшее — все.
Под кроссовками хрустели иголки и листья, как бы тихо он ни пытался красться, так что он скоро бросил эту затею. Плед пришлось впихнуть в рюкзак, который теперь все равно уже был полупустым. Вылизанную до блеска банку из-под супа Гэвин решил взять с собой, отчасти потому что не хотел ещё больше наследить, отчасти потому, что она вполне могла пригодиться.
Наверное.
Через полдня, когда солнце начало заходить, а его ноги - отказывать, обманывать себя больше не получалось — он заблудился. Он понятия не имел, куда Андерсон с Ебнутым пошли, у него не было ножа, он не умел делать ловушки, он был один-одинешенек в чертовом лесу — и все его шатание между шелестящих папоротников ничего не значило и ни к чему не вело.
Он остановился на секунду и всхлипнул от жалости к себе, и за этот всхлип ему сразу захотелось себе же вмазать. Можно было бы остаться тут навсегда — сказал голосок в его голове. Сесть под дерево. Выбросить плед. Немного подождать. Кого или чего — это уж как повезёт.
Он плелся по лесу без цели и без смысла, когда его подцепили за воротник — несчастный воротник — и втянули за дерево. Странно, он думал, что уже сдался и плелся дальше сугубо по инерции, но и силы двинуть локтем наугад нашлись.
На него зашипели и встряхнули, как куклу. Странно, когда тебя третий раз хватают как щенка одни и те же руки, можно же их запомнить?
Гэвин замер.
Андерсон смотрел на него серьезными глазами, одной рукой пережимая плечо (воротник врезался Гэвину в кожу), а другой жестом приказывая молчать.
Потом отпустил, но когда Гэвин попытался оглядеться, Андерсон махнул на него рукой и так же жестом велел идти за ним. Гэвин засомневался на секунду — всю жизнь его голова была полем битвы для его собственного упрямства с его же инстинктом самосохранения — а потом затрусил следом.
Лес не кончится, но в лесу были дома. Обычные, жилые дома, с побитыми окнами и ветхими стенами, заросшие плющом или ещё какой плетущейся дрянью. От них воняло сыростью, но они были, и они были совершенно настоящие. У них на крышах лежала и гнила листва, на крыльце — ржавели качели.
Андерсон довел его до обшарпанной двери, негромко позвал Ебнутого. Судя по звукам, Ебнутый спустился со второго этажа и открыл им — в дверном проеме показалось его белое, крапчатое лицо. Гэвин не мог понять, что значит его выражение, но рюкзак у него на спине внезапно стал ещё тяжелее.