Гэвин по старинке сидел по-турецки, прямо на деревянном полу, Ебнутый остался стоять в дверях. Внутрь заходить не хотелось — дом вонял сыростью и гнилью.
Андерсон помолчал, потом сказал Гэвину:
— Слушай сюда, пиздюк.
Гэвин приготовился.
— Ты не шумишь, не привлекаешь внимания и делаешь, что тебе скажут, понял меня?
По всему выходило, что подготовился он недостаточно.
— А?
— Если тебя что-то не устраивает — топаешь на все четыре стороны. Если меня что-то не устраивает — аналогично.
Нет, подождите.
— Вы доведете меня до Светляков? — Гэвин смотрел на него, всем своим видом пытаясь выразить недоверие.
Андерсон поморщился.
— Если человек, с которым мы должны пересечься, не захочет тебя брать, — это не моё дело. Понял?
Гэвин кивнул, победно улыбаясь. Монетка Ебнутого как-то особенно громко дзынькнула в установившейся тишине, и Андерсон повернул в сторону Ебнутого голову:
— Коннор.
— Да, лейтенант.
— Я просил тебя этого не делать?
— Да, лейтенант. Извините. — Ебнутый спрятал монетку в карман джинс и откинул волосы со лба. Пальцы у него были грязные, а ногти поломанные, это Гэвин успел заметить. Ну хоть что-то в нем было не… — мысль была настолько дурацкой, что Гэвин с трудом, но все-таки заставил её не оформляться до конца, и вместо этого подумал: ну надо же, «лейтенант».
Андерсон уронил ладонь на колено:
— До места встречи ещё два дня пути. Господи, я надеюсь, за это время вы не успеете меня заебать сильнее, чем уже заебали.
***
Они переночевали в доме. Труп щелкуна оставили валяться, где был — нет, за ночь он не прорастет и не станет опасен, но дверь все равно прикрыли поплотнее, и Гэвину казалось, он все равно слышал этот сладкий, гнилой запах, через дверь, сквозь стены, как будто щелкун лежал и разлагался рядом — только руку протяни.
Протяни руку и станешь таким же.
Вероятнее всего щелкун пробрался через разбитое окно в ванной. Они не стали испытывать удачу — на ночь забарикадировались в крупной спальне на втором этаже, придавили шкафом окно и не разводили огонь. Перед тем, как лечь спать, молча ели консервинованный суп, как был, холодным, но это все равно было вкуснее всего, чем Гэвина кормили в школе. Жаль, только, этих консервов явно было ограниченное количество.
Утром Гэвин снова проснулся рано безо всякого сигнала. Комната промерзла за ночь, но сидеть, закутавшись в плед, было нормально, только торчащая из-под пледа ладонь успела замерзнуть, так что Гэвин подтянул её к груди и спрятал за пазуху.
Ебнутый спал в углу, обнимая рюкзак. Андерсон — спиной упирался в единственную дверь, ведущую в комнату, свесив голову себе на грудь.
Света, пробивавшегося через эту развалюху, которую когда-то можно было назвать шкафом, было достаточно.
Вместо того, чтобы растолкать Андерсона и заставить его отодвинуться, чтобы Гэвин мог выйти во двор и поссать, Гэвин смотрел, как свет ползет, ярким пятном, у Ебнутого по щеке. Когда это пятно растеклось по коже до его век, Ебнутый поморщился и, не просыпаясь, отвернул лицо к плечу. А Гэвин как дурак потом еще несколько секунд наблюдал за тем, как у Ебнутого от мерного дыхания подрагивали крылья носа.
Он все-таки отвел глаза и напоролся на взгляд Андерсона — старик, оказывается, не спал, смотрел очень внимательно, и Гэвин вздрогнул от неожиданности, как будто его поймали за чем-то постыдным. Но тут же ощетинился: он ничего не сделал, нет, дед, ничего не докажешь.
Андерсон поднялся на ноги тяжело, помогая себе рукой. Оперся плечом о дверь, потер лицо ладонью, постоял так пару секунд. Позвал:
— Коннор.
— М? — Ебнутый пошевелился, открыл глаза, как механическая кукла, поморгал, потом поморщился и из-за этого вдруг резко стал похож на человека. Грязными пальцами почесал щеку под крупной родинкой, кивнул, когда Андерсон сказал: «подъём».
Гэвин, не глядя, запихнул плед в рюкзак и из комнаты вышел первым.
***
Здесь были люди.
Когда первый раз Гэвина дернули назад и велели смотреть под ноги, он возмутился, пока не посмотрел. Растяжка едва белела в траве, тонкая, как паутинка, абсолютно невидимая под некоторыми углами. От перспектив, от потенциала, у Гэвина зашумело в ушах, но Ебнутого, собственно и удержавшего его, проходя мимо, он все равно толкнул плечом.
Дело было не в том, что Гэвину необходимо было установить иерархию. Хотя, конечно, может, и в этом. Но еще в том, что ебало у Ебнутого было идиотское, а падающие ему на глаза волосы Гэвина бесили.
С иерархией было проще. Да и будущее она делала прозрачней, в этом же была суть — сначала надо было осмотреться, позволить нагнуть себя, чтобы набраться сил и нагнуть самому.
Но с Ебнутым все было странно. Он по-прежнему не желал ни реагировать, ни защищаться.
«А еще он тебе жизнь спас» — говорил Гэвину голосок в его голове.
Чуть что Андерсон тыкал в Гэвина пальцем и говорил: «Я не буду этим заниматься. Или ведешь себя нормально, или идёшь нахуй». Гэвин затихал, держась обеими руками за свою воспаленную гордость.
***
Назначенное место в назначенное время встретило их тремя бегунами и одним несвежим трупом.
Андерсон стрелял нормально. Гэвин сказал бы хорошо, но особенно насмотреться ему не удалось, потому что когда тебя ткнули мордой в траву и палят поверх твоей спины, особо не наглядишься. Но когда рука с загривка у него исчезла, а он наконец смог встать и кое-как стереть с локтей и колен грязь, трое грибочеловеков, не успевших до них добежать, лежали на асфальте вповалку. Один продолжал выть — тихо, на одной ноте, другой — только подрагивал.
Андерсон переводил дыхание, и Гэвин с холодным ужасом понял, что стрелял Андерсон из револьвера и если бы сраная игрушка дала осечку…
Он договорил вслух, пытаясь это осмыслить:
— Они бы нас достали.
Три выстрела на каждого. Если бы револьвер заклинило — они бы умерли. Нет, не умерли, у них в мозгу начали бы расти грибы, а все потому, что Андерсон решил выебнуться и не доставать винтовку.
Тот его как будто толком и не услышал, и отозвался рассеянно:
— Что?
Гэвин вскочил, едва не трясясь от жути, от ярости, от близости смерти, которая на этот раз решила чуть-то повременить и пойти окружным путём:
— Они бы нас достали!
Андерсон как-то устало позвал:
— Коннор.
Гэвин был готов лопнуть:
— Посмотри, блядь, на меня!
Андерсон медленно перевёл на него взгляд — тяжелый, ожидающий, где-то там, в глубине, почти насмешливый. Андерсон, оказывается, очень хорошо умел смотреть с насмешкой. Мол, давай, удиви меня. Гэвин сжал кулаки, чтобы сейчас не стушеваться.
— Что за суицидальная херня сейчас была?
Андерсон встал. Подошел к нему, простоял так секунду. Потом ткнул его в грудь, наклонился, прошептал, громко и хрипло:
— Я тебе в няньки не набивался, и мне наплевать, что с тобой будет.
Отодвинулся:
— Позови того, второго, если он там вообще ещё жив. — Андерсон от него отошел. Гэвин дрожал от ярости, потом коротко выматерился, быстро и неразборчиво.
Позвать? Он тут не нанимался на «позвать». Как его позвать-то? «Эй, ты»? «Ебнутый»?
Громкий полузадушенный крик избавил Гэвина от мук выбора:
— Я кое-что нашёл.
Труп был похож на чучело и вонял гнилью. Он лежал в забаррикадированной сторожке, у ящика с оружием, и им пришлось сначала пролезть в полуоткрытую дверь — сильнее Ебнутый без чужой помощи проход расчистить не смог. Голова у трупа болталась на груди, как кукольная.
Гэвин смотрел, как Андерсон сначала хмуро пялился на труп, потом клал револьвер на ящик, брал его снова, снова клал. На нашивках у трупа было три незамкнутых кольца, их трудно было не заметить — труп был Светляком.