— Что, Тёмный? Пойдёшь в толмачи? — спросил князь и вывел помощника из удручённого состояния, верно, второй раз повторяет, да только сейчас докричался. Вокруг шумно, гости принялись за обед, обсуждая предстоящие перемены, а князь наконец вспомнил о Тёмке.
— Я? В толмачи?
— А что? Половцы научат. Мы здесь поживём, но недолго. А в Киеве мне понадобится свой человек, чтоб понимал язык. Берёшься? Ты сметлив, молод, да и польза будет. Толмачу всегда найдётся занятие, кто знает языки, всюду в почёте.
Толмач? А что? Оно не худо. Всегда быть при князе, ведь толмач нужен ему, а не хану Боняку, верно?
— Ты сперва пойди разговор послушай, с половцами пошепчись, приглядись, а завтра скажешь. Добро?
Тёмка оглянулся, не понимая, куда его князь посылает, с кем он должен шептаться? А в отдалении стоят девки, которым обещано заняться починкой. Пришли, его высматривают. Настырные.
Август подтолкнул:
— Тёмка, смотри, не греши с красавицами. Целовать можно, а больше ни-ни! Беги, чего расселся, тебя ждут.
— Так у меня попона целая, — огорчённо признался оруженосец.
— Да? Эка беда, подшей мою, — присоветовал Август. — Коня-то знаешь. Там слева протёрлось, и стремя висит на соплях. Кожу приладь! Заклёпку поставить сумеешь? Ковал немного? Да не стесняйся, расскажи девкам про город, про наши дома, про купеческие караваны, про украшения, монисты всякие, бусы. Сам знаешь, что им интересно.
Пришлось Тёмке вставать и пробираться к молодым красавицам, что ждали его и перешёптывались, видимо тоже стыдясь собственной смелости.
Выходя, молодой оруженосец подумал, что на пиру никто не пьёт хмельного. Старики предлагали князю какое-то питьё, говорят, из молока кобылиц, но пьяных нет, а оно и лучше. Никто не хватает за грудки, не орёт оглашенно, не норовит показать силушку да удаль. Может, и обойдётся без мордобоя, без покаянных слёз поутру? А ещё интересно, какая князю достанется невеста? Вот об этом он и спросит сейчас девиц, только как спросить? Это ведь не на солнце указывать, как им растолковать, что князь станет мужем одной из половецких девушек?
— Ну что, красавицы, пойдём, что ли? — спросил он и проклял собственные уши, подозревая, что они снова наливаются маковым цветом. — Кто у вас коваль? Надо стремя приладить. Что не понимаете? Коваль? Ну, это мастер по металлу. Кто коня куёт? Монисты и украшения ладит?
Девушки весело переглядывались и ничего не отвечали. Да, непросто стать толмачом. А ведь надо.
Тёмка достал походный нож и присел. Скоро начертил молот, наковальню и, привстав, показал, как кузнец плющит поковку.
Девки засмеялись, но поняли. Ухватили его за руку, повели куда-то и принялись втолковывать своё. А что, разве разберёшь? Да ему и не важно. Приятно было просто идти с ними, чувствуя горячие руки и скорые пальцы красавиц, примечая, что он им действительно интересен, что именно он сейчас важен, может, даже важнее князя и Августа.
А день уже завершался, и солнце, скрытое склоном дальней возвышенности, озаряло тихие облака неподобающе яркими цветами, никакое золото не могло сравниться с этим блеском, и Тёмка даже замер, заворожённо глядя на закатное чудо. Девицы остановились и удивлённо вскинули брови.
— Краса! — сказал Тёмка и повёл рукой, пытаясь обнять небосвод. — Понимаете? Краса! Вы тоже — красавицы! А красный цвет вот он. Это красное!
Кажется, его поняли. И он поверил, что сумеет растолковать смуглянкам о князе и о невесте. Только разве это сейчас важно? Он жив, молод, и впереди столько всего... а ведь несколько дней назад не верил, что уцелеет. Мечтал о мести Горбаню. О том и молил неведомого бога перед смертью, бога, которому люди никак не найдут имени.
Но бог услышал.
Наверное, он всё же есть.
Иначе кто создал эту невиданную, неописуемую красоту и этот завораживающий блеск выгоревших волосинок на руках его смешливых проводниц? А может, это не важно? Как не важно само имя бога, достаточно того, что он есть? Достаточно того, что изредка справедливость торжествует, а злодейство карается. И в этом мире всё ещё хочется жить! Даже ему, подранку с перебитой лапой.
Эпилог
Принцесса Анна не притронулась к еде. Всем телом, не только холодностью лица, она выражала негодование и презрение. Делила хлеб с императорами, но не признавала за ними права губить её жизнь. А как иначе назвать придуманное братьями сватовство?