А вот Владимир разбрасывал! И жреца Олексу почитал, преклонив колено, старец стоял над ним в новых одеяниях, впервые позволив себе невиданную роскошь, а по лентам тянулись шитые золотом руны. И кровью рыжего петуха, с переливом изумрудного блеска серповидных хвостовых перьев, мазал столб Перуна, и связанные венком цветы не стыдился надеть на коротко стриженный лоб. Может, потому, что венок приготовила жена? Любимая женщина, смело примостившаяся рядом в боевой колеснице.
Может, потому, что слава о походе опередила князя и каждый киевлянин знает: Владимир мог стать императором, да не пожелал. Отдал венец полководцу Фоке, заключил договор мира и с дарами, с золотом, возвращается в столицу. Удачлив Владимир, удачлив, только слепой не увидит благосклонности бога к новому князю. Не прошло и трёх лет, как он постучал в ворота Киева, а уже покорил вятичей, отвадил хазар, замирился с заносчивыми византийцами, вернув булгарские города отца. Славное продолжение деяний Святослава. Славное. И не пора ли задуматься, чем вера в Рода и Перуна хуже христианства? Отчего так ополчились христиане на Владимира, а он на общину киевскую? Если христианство великое благо, то отчего Претич стоял на стороне Ярополка, изменив Владимиру? А Калокир, посол византийский, сговорился с Горбанем, чьё имя до сих пор пугает горожан, как полынь блох. Это ли благородные поступки, пронизанные человеколюбием?
Гулянье, посвящённое победному походу, начиналось сразу после поклонения богам, поэтому колесница катилась медленно, позволяя даже калекам шагать вровень с княжеской дружиной, с кругом близких.
Там, на холме, у подворья князя, сейчас накрывали ленты столов, а где и устилали траву рядном, ведь гостей будет много. Слишком много. И мясо шкварчало на углях, и сало роняло капли жира на серый пепел прогоревших поленьев, и кухарки торопились с обедом, зная, что хоть всей работы не переделать, но приготовить мясо и птицу к столу князя нужно. Гостей-то видано-невидано. А среди них не только воеводы, сотники и темники, не только Савелий, знаток многих языков, толмач и дока в делах державных, не только Олекса и возвеличенные жрецы Велеса и Макоши, но и жена половчанка, но и Рогнеда, родившая сына. Среди них послы ханов половецких, вельможи и князья славянские, дворяне и купцы, что уж говорить о вездесущих мальцах, пронырах, норовящих всё узреть вблизи своими жадными глазёнками.
— Ты не жалеешь, что вернулся? — спросила жена, принявшая в Киеве имя Сельги. Владимир предпочитал краткое Селия. Говорил шутливо: ты женщина не избалованная, простая, вот и быть тебе Селией. Но сейчас в вопросе простушки заметен проницательный ум. Не каждая догадается, как города Византии манят чужаков обманчивым блеском показной роскоши.
— Жалею? О чём? — вскинул брови Владимир. — Чем богаче город, тем больше в нём скверны. Малые посёлки легко скрывают свои отходы, а в больших трубы канализации засоряются, и всё дерьмо вываливается наружу. Нет, меня не привлекает Константинополь.
— А женщины? Почему ты не взял принцессу? Говорят, стал бы выше королей. Многие мечтают о такой жене. А наложницы? Рабыни? Почему ты не привёз красивых женщин?
— Зачем? — хитро прищурился Владимир. — У меня есть ты. Дети от разных матерей — причина будущих сумятиц. Нет, Селия, это не умно. Пока мне довольно тебя... а тебе?
— Что мне? — улыбнулась жена. — Я соскучилась по твоим ласкам. Смотрю на твою бороду и жду, когда останемся одни, когда она коснётся моей груди. Это так щекотно... думаю, об этом и истекаю соком, как свежий воск мёдом.
— Эй, женщина! — рассмеялся Владимир. — Я совсем о другом спросил. Ты не жалеешь, что ждала меня в Киеве, а не укатила в степь? К братцу?
— Нет. Не жалею. Учу язык. Привыкаю повелевать слугами. Они такие болтливые, знаешь? Можно обучиться, лишь слушая сплетни. В твоём городе столько сплетен, слухов, что не разобрать, где правда, где вымысел. Говорят, Савелий колдун. А ещё...
— Почему в моём городе? — Владимир обнял жену и высоко поднял её руку, приметив всадников половцев. — В нашем городе. Ведь мы одно целое. И наши народы станут одной семьёй, если мы не натворим глупостей... верно? А что ты там говорила насчёт бороды? Знаешь, византийцы бреют бороды. Совсем. И каждое утро их кожа неотличима от женской.
— А вечером? Ночью? — приняла его игру Селия, картинно округлив глаза.
— А ночью они щекочут жён колючей щетиной, как плохо осмаленные вепри.