— Чолпонбай, да и нам он дает, приносит и газеты и книги. Не новость это.
— А я не о новости, а о старом хочу сказать. Слово знаешь маленькое, как муравей, но и муравей гору сворачивает. Вот слушайте киргизскую сказку.
— Чересчур издалека ты начал, Чолпонбай.
— Я расскажу, а вы не ищите грань у яйца — не придирайтесь к мелочам, если я что не так передам. Дело не в форме. Мысль — вот главное.
— Ну давай, давай! — И все в траншее притихли.
— Вот ты сказал, что они волки. — И рука Чолпонбая коротким рывком указала на правый берег. — Правильно, волки. Так слушай. Пришел однажды фазан к замерзшей реке напиться. Нашел прорубь. Начал пить, а крылья ко льду примерзли.
«Какой лед сильный!» — крикнул фазан.
А лед отвечает:
«Дождь сильнее: когда он приходит — я таю».
А дождь ему:
«Земля сильнее: она меня всасывает».
Тут земля вступила в спор:
«Лес сильнее: он защищает меня от зноя и помогает сохранять влагу, корнями мою силу пьет».
Лес не согласился:
«Огонь сильнее: как пройдется пламенем, так от меня одни головешки останутся».
Услышал огонь эти слова и говорит:
«Ветер сильнее: он меня может погасить».
Ветер вздохнул:
«Я и лед могу гнать по реке, и песок тучей нести, и деревья с корнями выворачивать, и пожар погашу, а вот с маленькой травинкой мне не справиться. Травка против урагана устоит. Ей хоть бы что! Она сильней!»
Трава только головкой покачала:
«Вот придет баран и съест меня. Баран всех сильней».
А баран с горя чуть рога в землю не воткнул:
«Смеетесь надо мной: волк покажется — и нет меня. Вот видите, волк, волк всех сильней».
Тут вылез из своей берлоги серый волчище и только хвостом махнул:
«Есть, есть сила посильней моей: она и фазана поймает, и лед растопит, и дождя не боится, и землю переиначит, и лес, захочет — срубит, захочет — посадит, и огонь, захочет — разожжет, захочет — погасит, и ветер себе подчиняет, и травку скосит, и шашлык из баранины сделает, и с меня, волка, шкуру сдерет. Это сила — человек. Выходит, человек всех сильней».
Бойцы сворачивали козьи ножки, собираясь закуривать и ожидая, к чему же клонит рассказчик. А его умные, в этот миг чуть лукавые глаза заблестели еще ярче. Он чуть помедлил и снова коротким рывком указал на совсем уже потемневший вражеский берег:
— Вот там волки, а мы люди, и мы — сильнее их. Сильней, потому что они, звери, чужое терзают, а мы, люди, мы свое защищаем. Вон слышали, как палят из дзота? Беспокоятся, боятся. Нужда их заставляет через голову кувыркаться. Страх им житья не дает. Страх за награбленное и загубленное.
Зашуршали шаги, и в окоп спрыгнул политрук Деревянкин, поздоровался, улыбнулся.
— Ну, здесь надежные люди! — окинул он взглядом бойцов, каждого из которых знал в лицо, по имени и по тому горестному тяжкому пути, который прошли вместе. — Надежнее нет таких людей.
— Да, пролетевший ветер лучше ненадежного человека, — ответил за всех Чолпонбай, принимая из рук политрука свежий номер «дивизионки».
Получив газету, он кивком головы пригласил остальных солдат придвинуться поближе, подумал о том, что политрук всегда точно описывает события в роте, потому что сам участвует во всем. Да, во всем, даже в боях... Хотя он не обязан лезть в каждую заваруху. Он правдиво пишет обо всех, ни разу еще не сказав ни слова о цене каждого добытого им на передовой слова... И ничего с ним не случается, словно его звание — политрука и журналиста — броня от пуль, от осколков и даже от усталости, словно он просто неуязвим, и пули облетают его, и смерть сторонится... Не оттого ли это он столько раз разминулся со смертью, что слишком быстро бросался ей навстречу, или оттого, что каждый раз думает о других?..
«Он идет в бой рядом с простыми смертными. И он расскажет о каждом так, как это было на самом деле, как того каждый заслуживает. Не прибавит, не убавит. Но о нем никто ничего не расскажет. Никто его не отметит. Он журналист...» — размышлял Чолпонбай.
Старики киргизы на горных пастбищах толкуют: «Прошлого не вернешь, умершего не оживишь». А правильно ли это — о прошлом? Нет! Можно это прошлое оживить, да и без твоей воли оно живо, оно стоит перед тобой и сейчас, когда держишь в руках дивизионную газету, видишь недавнее былое так, точно все это происходит сию минуту. Это сейчас вроде спится, так глубоко спится после ночного перехода под проливным дождем, после непрерывных артналетов. И в сон врывается низкий гул моторов и крики:
— Тревога!
— Десант!
— Немцы!
Все стремительно вскакивают. Хватают оружие, заряжают его и занимают удобные позиции...