— Что вздыхаете? Что вас не пустили? Жалко, конечно, что не в первой группе. Ну так в третьей будете. Все равно ведь вместе пойдем...
— М-да, — неопределенно промямлил Сергей.
— Ничего, друг, там, — Тулебердиев махнул рукой за реку, — встретимся. Вместе будем, да?
— Да, — снова уклончиво ответил Деревянкин, не взглянув в глаза товарищу.
В голове вертелось одно и то же. Рано умер отец Чолпонбая, всю заботу о семье взял на себя Токош — старший брат. Он заменил Чолпонбаю отца. Воспитывал его, защищал, кормил, выхаживал, когда тот болел. Разница в возрасте была небольшая, всего несколько лет. Но младший брат не то что любил старшего, а просто преклонялся перед ним, считая его (как и многие в ауле) человеком особенным, рожденным для большой и славной жизни. Об уме Токоша, о его честности и справедливости шла добрая молва. И пожилые не считали для себя зазорным посоветоваться с ним. А его доброта, сердечность — им нет конца...
Сергей опять вздохнул. Он переписывался с Токошем. Дружил с ним заочно. Токош, воевавший на другом фронте, часто писал Сергею, горячо интересовался братом, давал дельные советы, помогал ему понять характер Чолпонбая. Он, например, открыл ему, Сергею, что Чолпонбай с детства мечтал о подвиге, но об этой мечте знал один Токош. Словом, просил приглядывать за ним.
И вот уже несколько дней в кармане Сергея лежит письмо из воинской части, от командира роты: «Товарищ политрук, обращаемся к вам, как к другу рядового Токоша Тулебердиева и его брата Чолпонбая. В бою под Ржевом рядовой Токош Тулебердиев до конца выполнил свой долг солдата. Из противотанкового ружья он уничтожил два танка противника. Раненый не оставил поля боя, вторично раненный в правую руку, левой продолжал бросать гранаты. Пал смертью храбрых. Мы нашли в его вещмешке письма и ваш адрес. Вам и пишем. Просим обо всем сообщить его брату. На родину Т. Тулебердиева мы послали письмо с указанием места захоронения. Скорбим вместе с вами. Мы отомстим врагу за нашего общего друга. Ст. л-т. Кругов».
Сергей знал наизусть это короткое письмо. Сейчас, лежа в окопе и наблюдая за другом, он пропустил мимо ушей слова Чолпонбая: «Брат что-то не пишет... То через день, а то... ничего не понимаю... Уж не случилось ли с ним чего?»
Хорошо, что Сергей часто вот так просто приходил «в гости» к другу. И Чолпонбай в этом приходе ничего не видел особого, он ничего не подозревал. Но сегодня он пришел, чтобы решить: показать письмо или подождать? Подождать? Но для чего? Показать? Но зачем? Ведь такую потерю перенести нелегко, а тут еще перед ночной схваткой.
«Ну так сказать или нет? — тревожно думал Сергей. — А какое, собственно, право я имею скрывать это? Какое? Право друга, оберегающего... От чего? От правды, хотя и страшной правды? Мама учила меня поступать с другими так, как я хотел бы, чтобы поступили со мной... Ну как бы я хотел? Прямо головоломка... Подготовить бы его! Да, наверно, постепенно надо подготовить, незаметно, исподволь».
— Вы что-то от меня скрываете? — вдруг неожиданно спросил Чолпонбай, отложив бинокль в сторону и по-детски ладонью протирая глаза.
— Откуда ты взял?
— Ниоткуда! Просто никогда вас таким не видел, — глядя прямо в глаза политруку, сказал Чолпонбай и отложил бинокль в сторону.
— Каким?
— Темным, как туча. — И Чолпонбай, шутливо сдвинул брови, показывая, как темна туча.
— Тебе просто так показалось.
— Вы уже несколько дней такой... Будто потеряли близкого человека, брата потеряли. Я чувствую, что у вас сердце болит. Но почему со мной не поделитесь? Мы ведь ничего не скрываем друг от друга. А беду, если ее разделить с другом, так она вдвое меньше будет. Может быть, я чем-нибудь помогу?
Сергей чувствовал, как при каждом слове друга горло его сжимает невидимая, но цепкая рука. Он силился улыбнуться, но губы искривила гримаса.
— Неужели даже мне сказать не можете? С девушкой, с Ниной, может, что случилось?
Сергей развел руками, заново переживая то, что пережил несколько дней назад, распечатав письмо, извещавшее о смерти Токоша Тулебердиева.
На противоположной стороне раздался выстрел. Дрогнула земля. Чолпонбай поднял к глазам бинокль, и оба перевели взгляд на реку. Стали напряженно всматриваться в западный берег.
III
Удивительна судьба военного журналиста! Столько нового, значительного видишь и познаешь каждый день, столько хороших людей встречаешь на жестоком фронтовом пути, что собственные переживания, собственная жизнь вроде бы и не в счет. Вроде бы и не живешь ты сам, занятый чужими судьбами. Да и разве чужие они, эти жизни и судьбы? Видать, не зря говорят, что у журналиста не одна, а десять, сотни жизней и судеб. И впрямь, написать что-либо внятное о человеке можно только тогда, когда переживешь, прочувствуешь то, что пережил и прочувствовал он, другой человек. Каждый новый очерк — это чья-то жизнь, которая стала частью твоей жизни. Это чья-то судьба, чьи-то поступки и подвиги. И все это надо пропустить через собственное сознание, через свое сердце, через кровь свою.