Я беспомощно наблюдала за ней. Она была похожа на привязанную к якорю тонущую женщину, медленно уходящую под воду.
— Мама? — мой шепот становился все более и более отчаянным. — Мама, что мне сделать? Что ты хочешь?
Но она не могла говорить. Она не могла проснуться. Все, что она могла делать, — бормотать, стонать и испытывать боль. Я думала о том, чтобы разбудить папу и даже Чарли, но что тогда? Они были бы так же бессильны, как и я.
Так что я взяла ее и стала тянуть, тащить, подталкивать в исходное положение, в котором, убеждала я себя, ей будет немного удобнее, и каждый раз, когда она стонала, мне хотелось съежиться от кровоточащей раны в собственном сердце.
А потом, когда она снова оказалась в постели, я взяла банку с таблетками, достала одну и раскрошила ее основанием стакана так, как показывал нам всем доктор, когда мы выстроились в ряд, словно студенты-медики, смахнула порошок в стакан с водой, размешала и поднесла к ее губам.
Она выпила воду, причмокивая и вытягивая шею, словно младенец.
Некоторое время я сидела рядом с ней, поглаживая, напевая и убаюкивая ее, пока она, казалось, не успокоилась, я побыла с ней еще немного. Я понимала, что сейчас самый хороший момент из всех возможных. Что «лучше» уже никогда не будет, что такие эпизоды станут повторяться все чаще, пока…
Дыхание перехватило. Я взяла банку с лекарством. Она так удобно лежала в руке. Я высыпала горсть белых таблеток себе на ладонь, и все казалось каким-то абстрактным, будто эксперимент «а что будет, если я…».
Только когда горло сжалось от половины таблеток, оказавшихся во рту, я осознала, что делаю.
Задыхаясь, я выплюнула лекарство, и таблетки отскочили от столбика кровати. Я отшвырнула банку, и она закатилась под кровать. Я застыла как вкопанная, задыхаясь и тяжело дыша. Что, черт возьми, я творю? Чарли спит не выше десяти футов над моей головой. Чарли. Я правда была готова оставить его? Оставить папу? Облегчить свою боль, удвоив их страдания? Господи Иисусе, Эми. Ну ты даешь.
Тогда я поняла, что не справляюсь. Я только делала вид, что справляюсь. Люди относятся к тебе так, будто ты сильная, но это неправда. Я выскочила из комнаты, живот скрутило от отвращения к себе. Я больше не могла оставаться одна.
Аппликаторы доставили на следующий день.
Я спускаюсь по лестнице так тихо, как только могу, и медленно открываю дверь в спальню, словно мама все еще здесь и я могу ее потревожить. Конечно, тут пусто. Только шкаф, тумбочка с лампой и голый матрас на кровати. Серебряная лента вокруг оконной рамы блестит на солнце, и во мне вспыхивает ярость за то, что Полли осквернила это место.
Пустота комнаты усиливает ощущение того, что дом представляет собой съемочную площадку фильма «Мать Эми Беккер медленно умирает, и ее смерть отдаляет семью, как тянущийся сыр — кусочки пиццы», а потом чувство так же быстро проходит.
Пронзительный голос тети Джульетты эхом отзывается во мне несколько бесконечных месяцев спустя: «Как ты смеешь? Как ты смеешь превращать это в какое-то грязное реалити-шоу?»
Я дрожу. Мышцы шеи и челюстей напряжены. Я не была в этой комнате с тех пор, как она умерла. Я пыталась зайти. Я даже вызвалась быть тем, кто перероет весь гардероб и положит ее одежду в мешки для мусора, кто вычистит последние частицы, которые она оставила в виде пыли на полу. Это был жестокий вызов самой себе: я не буду бояться. Но я боялась, и когда дошло до дела, я не смогла войти внутрь. Папе пришлось прибраться вместо меня.
Я боялась и до сих пор боюсь.
Затаив дыхание, как будто в комнате остался запах, я переступаю через порог. Такое чувство, будто кожа покрывается волдырями, и я отчаянно хочу сбежать отсюда, но вместо этого думаю о папе и Чарли.
— Ты готова бросить их? — спрашиваю я себя снова. — Готова облегчить свою боль, удвоив их страдания?
— Нет? Хорошо. Тогда сделай что-нибудь.
Я приседаю рядом с каркасом кровати. Запускаю руку под подзор. Банка с таблетками все еще там.
Я высыпаю горсть таблеток на тумбу. Использую основание лампы, чтобы раздавить их. Минутная паника: мне не во что собрать порошок, но потом я замечаю, что на подзоре есть большой ярлык с инструкцией по стирке. Несколько секунд работы — и зубами я разрываю ткань. Я собираю опиатную пыль на ярлык, складываю его в конвертик, засовываю в лифчик и почти выбегаю из комнаты.
Полли сидит на кухне, склонившись над столом. Перед ней лежат два телефона: мой и мамин, подключенный к зарядке.
— А, вот и ты, — говорит она, смутно улыбаясь. — Посмотри, какая ты тут милая.