Слезы текут по моему лицу, но я все еще достаточно четко вижу тебя, чтобы заметить, как ты приседаешь, будто собираешься прыгнуть на меня.
— Я бы отдала все на свете. Все, что у меня когда-либо было, лишь бы иметь возможность доверять тебе, знать тебя. Но ты мне незнакома. Единственное, что я действительно знаю о тебе, — что женщина, которая тебя воспитала, — самый страшный манипулятор, которого я когда-либо встречала.
Ты выпрямляешься, на лбу у тебя появляется растерянная морщина.
— Что?
— Я сказала, что ты…
— Да, я слышала. Извини. Давно никто не говорил, что незнаком со мной. Но когда ты следила за моим стримом, разве ты не чувствовала, что мы знакомы?
Я усмехаюсь.
— Следила за твоим стримом? Нам даже не разрешали телефоны в больнице, не говоря уж о тех аппликаторах, к которым ты так привязана. У меня никогда не было Heartstream. Все, что я знаю о тебе, я нашла в интернете с тех пор, как оказалась на свободе.
— Но… — ты жестом показываешь на затылок, твои волосы подстрижены так же коротко, как и мои.
— А, это? — я краснею. — О, мне сбрили волосы в больнице.
— Почему?
— Потому что я вырывала их.
Я моргаю, и через секунду моя рука полна красновато-бурых кудрей с каплями крови на корнях, словно краска на кончиках кисти.
Мгновение ты смотришь на меня, а потом что-то мелькает на твоем лице, решение, решимость, но она исчезла так быстро, что я сомневаюсь, не показалось ли мне.
— Если бы я могла доказать тебе, — тихо говоришь ты, — если бы я могла показать, что ты можешь мне доверять, ты взглянула бы?
Я смотрю на тебя, застыв на месте и отчаянно пытаясь избавиться от этого паралича.
Одной рукой ты осторожно сжимаешь мою ладонь, а другой обвиваешь меня за талию, и я обнаруживаю, что иду. Я чувствую себя настолько слабой, что едва могу выдержать собственный вес. Тебе помогает мышечная память. Ты хорошо знаешь, как помочь ослабленному человеку дойти.
— Быстрей! — шепчешь ты.
Гул снаружи переходит в крики, проникающие сквозь дыру в оконном стекле. Я слышу громкие голоса, отрывисто издающие что-то похожее на приказы. Приглушенное одобрение. Затем раздается голос в громкоговорителе.
«Женщина, взявшая Эми Беккер в заложники, это лондонская полиция. Вы окружены, цепь детонатора повреждена. Освободите заложника. Пусть она выйдет из здания первой, затем выходите вы с поднятыми руками».
Ты ведешь меня по лестнице в свою комнату. Мы окружены рисунками птиц. Ты падаешь на живот, и я следом на корточки, ожидая пуль или взрыва, но ты просто забираешься под кровать. И вытаскиваешь тонкую черную коробку.
— Ты мне веришь? — спрашиваешь ты.
В горле настолько пересохло, что я едва могу ответить.
— Н-нет.
— Поверишь.
Ты снимаешь крышку коробки. На дне, в пластиковом корпусе, поглощая весь свет, словно черные дыры, лежат три овальных кусочка ткани.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Эми
— Сегодня мне не так уж плохо, — сказала мама с тревожной улыбкой. — Кажется, сегодня я смогла бы.
— Ты уверена? — спросила я.
Улыбка осталась на месте, но она сжалась по краям, будто загоревшаяся бумага.
— Честно говоря, я не знаю, будет ли мне лучше, чем сейчас.
И я сделала объявление. Тот специальный стрим, который я рекламировала последние несколько недель, наконец-то состоится. Выйдите из трансляции, если не хотите стать ее частью, потому что в 8 часов вечера по Гринвичу, только на один час, как приглашенный диджей, моя больная раком мама будет стримить на моем канале.
— Я не уверена, что смогу сделать это вместо тебя, — сказала она, когда я наконец набралась смелости спросить.
Мы пили наш традиционный чай с тостами, переместившись с обеденного стола к ее кровати, потому что двадцать три ступени на кухню забирали у нее теперь примерно половину дневной энергии. Ну, вообще-то, пила чай с тостами только я. Ее тост оставался нетронутым, и вместо английского чая для завтрака у нее было какое-то травяное чудовище, которое пахло так, словно его добывали из нижнего белья старух, но она говорила, что оно помогает ей с тошнотой. И тем не менее чай и тосты. Ритуалы важны, особенно в конце.
— Я хочу избавить тебя от этого.
— Я понимаю, — сказала я. — Будет, как ты решишь, но… — я колебалась. — Если ты беспокоишься из-за меня, то я правда думаю, что мне было бы легче узнать, а не гадать всю оставшуюся жизнь, понимаешь?
Она думала об этом несколько дней, и я не давила на нее, пока наконец она не согласилась.
— В хороший день, — заявила она. — Если ты хочешь узнать детали, мы можем поговорить об этом позже, но пока я поделюсь с тобой облегченным вариантом. Канал, может, и твой, но мне решать, когда начинать и когда заканчивать. Согласна?