Это заставило наших челядинцев вообразить, что Хедера — вампир. Но эту глупость опровергало моё состояние.
Мне было очень хорошо. Мне никогда не было настолько хорошо. А Хедера сияла нестерпимой, невозможной красотой всё ярче — и плющ с удивительной быстротой разрастался, цепляясь за неровности замковой стены. С весны до середины лета он поднялся до самых окон нашей спальни — и чем пышнее разрастался плющ, тем ярче хорошела Хедера.
Она очень любила свет, воздух и дождь. Никто из светских дам не стал бы прогуливаться под дождём, но Хедера, с непокрытой головой, с волосами и лицом в водяной пыли, с влажным сиянием зелёных очей, в дождь была особенно хороша. Казалось, всё блестит на ней.
Любила ли Хедера меня… сложно сказать. Но ей очевидно было хорошо в моём обществе. Возможно, она была мне благодарна… во всяком случае, она больше не смотрела на меня, как на малоинтересный посторонний предмет; при встрече в её взгляде светилась тихая радость, на губах появлялась лёгкая улыбка. Танцевать она предпочитала со мной, слушать любила меня — чем не предпочтение? Этого мне хватало для почти чрезмерного счастья. Для эйфории.
Чем больше я узнавал Хедеру, тем мне было очевиднее, что она не может любить иначе. Я не требовал невозможного, а в ответ Хедера украшала не только мою жизнь, но и жизнь замка.
Украсила бы и жизнь города, если бы город мог её принять. Но для благонамеренных горожан мы были преступниками; как их переубедить, я не знал.
От кого-то из приятелей я услыхал, что о Хедере говорили даже в столице. Как о диковинке: в замке провинциального барона живёт прекрасная лесная фея или кто-то в этом роде. Меня это забавляло, потому что — да, в этом было что-то. В один прекрасный день слух закономерно дошёл до короля — и он написал отцу. Сообщал, что намерен поохотиться на оленей в нашем лесу — и взглянуть на легендарную красавицу из Заозерья.
Отец был счастлив. А в разгар подготовки к приёму нашего августейшего гостя, из горной деревни, где свежий воздух должен был облегчить её мигрени, неожиданно вернулась моя мать.
По всей вероятности, слухи дошли и до неё.
Когда отцу сообщили, что мать находится в пути, его лицо приобрело сперва озабоченное, а потом испуганное выражение.
— Вот так-то, дитя моё, — сказал он мне. — Похоже, нашей весёлой жизни пришёл конец. Ида прислушивается ко всему, что говорят в свете, а говорят там… ты сам знаешь. Жаль. Девчонка неплохая, спокойная девчонка, не из кокоток. Со странностями, но кто же без них…
Я слушал и кивал. В доме уж слишком легко дышалось нынче — без матушкиных мигреней и молебнов, без её свиты, воспитанниц, приятельниц и постоянных бесед в гостиной о конце света, что непременно должен последовать в наказание за людские грехи. Но Хедера была по обыкновению безмятежна.
— Всё образуется, сударь, — сказала она отцу, и он поцеловал её руку.
Не образовалось.
Мать с порога — ещё разгружали экипаж с чемоданами, сундуками, шляпными картонками и прочим скарбом — отчитала меня:
— Как ты посмел жениться, не спросив разрешения у меня?! На первой встречной девке?! На полковой шлюхе с чудовищной репутацией, без гроша за душой, чуть не сплясавшей на могиле собственного мужа?!
— Её мужа убил я, — сказал я. — И на его могиле никто из нас не плясал. Отдохните с дороги, матушка.
— Я хочу видеть эту дрянь! — заявила мать.
— Я не хочу звать жену, пока вы не успокоитесь, матушка, — сказал я.
Она оттолкнула меня с дороги и решительно направилась в мою часть дома. Отец покачал головой; я пошёл за матерью.
Хедера сидела на широком подоконнике раскрытого окна и смотрела вдаль. У моей матери при виде неё сделался такой вид, будто она хочет сбросить мою жену с башни.
Хедера обернулась на шаги.
— Встань немедленно, мерзавка! — прикрикнула мать.
— Как я рада вас видеть, сударыня, — сказала Хедера дружелюбно и приветливо. — Надеюсь, вы доехали хорошо.
— Что ты сделала с моим сыном, гадина?! — багровея, вопросила мать, уперев руки в бёдра.
— Я вышла за него замуж, — сказала Хедера.
От неё веяло ненарушимым покоем. Это было так чудесно и так непохоже на большинство женских реакций на выпады такого рода, что мне захотелось обнять её прямо сейчас.
— Не смей дерзить мне! — почти взвизгнула мать. Она не знала, что делать с вот таким — с безмятежностью, непробиваемой, как междугорский рыцарский доспех — и у неё сдавали нервы.