- В конце концов, - заметил Орхан небрежно, - ваша дочь может сделаться правоверной, если имеет к тому сильное желание. Но мне известна приверженность греков к учению Исы, поэтому я предпочитаю оказать ей милость и избавить её от перемены веры.
- Мы благодарим тебя, милый сын, за эту милость, которую ты оказываешь нашей дочери! - поспешно вступила в разговор Ирина. Голос её выражал сердечность, казавшуюся непритворной...
Наедине с женой Кантакузин говорил:
- Кто бы мог подумать, что он окажется таким хитрецом, этот тюрок! Теперь в глазах всех людей - от придворного чиновника до последнего мужика - мы с тобой будем выглядеть предателями, а он - милосерднейшим правителем...
- Он болгарин по материнскому роду, - внезапно перебила Ирина.
Но муж будто и не расслышал её слов, хотя они были произнесены внятно.
- Пойдут толки, — продолжал говорить Кантакузин и будто говорил самому себе, - пойдут толки, все примутся хвалить милосердие этих османов, которые позволяют людям - всем и каждому - хранить свою веру, нимало не преследуют иноверцев! Подумать только! В семействе правителя - жена исповедует одну веру, муж - другую. Такого никогда прежде не случалось...
- Ты хочешь нарушить своё обещание? - спросила Ирина. - Ты хочешь нашей гибели?
- Это ведь твоя выдумка - отдать султану нашу дочь! - Кантакузин говорил не с гневом, но с горечью.
- Ты придумал другое? - Ирина также говорила грустно. - Мы просто-напросто нашли путь к спасению, к нашему спасению.
- А держава? - вдруг сказал Кантакузин. - Кто спасёт Византию?
- Никто, - прозвучал спокойный ответ Ирины. - И мысли и слова твои, муж мой, неверны. Возможно пытаться спасти одного человека, или многих людей, или нескольких людей. Но что это значит - пытаться спасти государство, державу?! Разве государство - человек? Разве государство любит, плачет, женится, выходит замуж, рожает детей? Разве людям будет под властью османов хуже, чем под властью императоров, Комнинов[345] или Палеологов? Я думаю о моей дочери! Ей будет хорошо, и для меня самое важное - её благо!
- Хорошо заговорила! - ехидно парировал Кантакузин. - Слушаю новые твои слова и дивлюсь. А знаешь ли ты, что любой человек состоит не только из желудка и тайных удов?! Ещё есть и душа, и разум! Это свиньи думают лишь о корме, и всё равно им, в чьём хлеву поставят их. А человеку не всё равно, под чьей он властью; человеку не всё равно, какая у него вера, какой язык!.. Не все таковы, как твой пращур Асен, не всем так легко преображаться из болгар в греков; из греков, подданных империи, в тюрков, подданных султана...
- Я долго не забуду тебе этих слов! - сухо отвечала Ирина. - Пусть время покажет, кто из нас прав. - Она вышла из комнаты с поспешностью, не желая слышать, что скажет муж.
«Долго не забуду!..» - Кантакузин повторил в уме, про себя, слова жены. — Это «Долго не забуду», оно, разумеется, должно означать: «В конце концов прощу!..» Я не был справедлив. Есть своя логика и своё обаяние в том, что сделал с собою пращур Ирины, и многие другие сделали то же самое... И в этом, несомненно, - своя прелесть. От глагола «прельщать»!.. И отчего это выставляют столь часто последним аргументом любого спора понятие «время»? Только и слышишь о времени, которое должно понять, простить, рассудить, всё расставить по своим местам... Как будто время, оно - судья, или друг, или священник... А время, оно ведь просто-напросто ничто, почему-то убивающее нас в конце концов, убивающее каждого из нас, убивающее всех!..»
Ирина действительно простила его. Впрочем, он сам, первым, просил у неё прощения. Она простила его на другой день после того, как он попросил у неё прощения.
Решено было о составлении брачного договора на двух языках, на тюркском и на греческом.
В своё пребывание в Дидимотике Орхан увидел Феодору ещё один раз. Он стоял на террасе дворца рядом со своим будущим тестем. Кантакузин одет был в длинный шёлковый кафтан, плотного шелка, расшитого серебряными нитями; на голове его была высокая шапка из войлока, украшенная жемчужным узором. Он чуть склонился. Орхан видел клинышек его небольшой бороды, почти седой бороды... Внизу бегали дети; во дворе, глубоко внизу. Орхан пригляделся к их игре и легко понял, в чём она состояла. Мальчики с криками гонялись друг за другом, разделившись на две группы. Пойманные из одной группы становились пленниками другой группы. Кантакузин приметил, что гость рассматривает с большим любопытством эту простую, по убеждению Кантакузина, детскую игру...
- Они играют в ампру, - сказал Кантакузин. - В детстве и я играл в ампру. Мой младший брат, умерший ребёнком, любил эту игру. Но однажды мы, дети, осмелились сыграть в петрополемос, в игру, которая давно запрещена... — Орхан оторвал взгляд от играющих мальчиков и повернулся учтиво к будущему тестю. Кантакузин продолжал: - Петрополемос - это когда кидают друг в друга камни, при этом также разбиваются на партии. Это опасная игра. Если мальчиков заставали за этой игрой, родители обязывались платить положенные деньги в казну, а их дети подвергались публичной порке. Камень попал в голову брата... — Кантакузин ясно почувствовал, как будто бы это было нечто вещное, вопрос, который хотел бы задать Орхан. Кантакузин знал, что Орхан не задаст подобный вопрос... - Нет, - сказал Кантакузин, - это не был камень, брошенный моей рукой. - И внезапно он перевёл разговор на другое: - А потом я полюбил охоту и конную игру в мяч.