— В общем-то, да, — сказал он. — Каждый ищет себе вторую половинку.
— О Господи, — и Констанс впервые за долгое время наконец искренно улыбнулась.
Хэл непонимающе вскинул брови. Что он такого сказал?
— Ты веришь в теорию двух половинок, дядя?
— Я… — он осёкся. Сощурился. — А ты — нет?
— Я считаю себя цельнооформленным самостоятельным человеком, — иронично сказала Конни. — Вполне благополучным безо всяких там половинок. Состоявшаяся — по себе.
— Везёт.
— Почему это?
Хэл откинулся на стуле и отодвинул от себя тарелку. Ему в горло кусок не лез, хотя он не съел даже половину.
— Потому что я очень хотел бы узнать, каково это — быть… как ты говоришь… самим по себе.
3
За обед заплатил Хэл. И попросил Конни не возражать, потому что — первое: он старше. Второе: он настоял на встрече. И третье: он мужчина и её родственник. Конни почти поморщилась. Раскидал факты примерно по-стариковски, но — дьявол! — с ним было спорить, что с мраморной статуей.
И потом.
Родственник. Определитель их дальнейших взаимоотношений. Ограничительная рамка.
Конни смолчала и не стала останавливать Хэла, когда он оплатил наличными блюда, напитки и чаевые. Это было бесполезно, и она всё быстро усекла.
На улице лило, будто все ангелы мира решили заочно пролить над Смирной слёзы. Хэл снял замшевую куртку и накрыл ею Конни.
— Это зачем? — спросила она.
Он придержал куртку над её головой и сказал:
— До машины ещё дойти надо. Мы припарковались как назло вон там. Ну и непогода!
— Ага. А ты как же?
— Тыковка, — он покачал головой. Отвечать дальше не стал, и Конни всё поняла.
Та же фигня про мужчину и запара про дядю. Дядя-дядя-дядя-Хэл, хотелось бы ей, чтобы у тебя была амнезия и ты забыл, кто кому здесь родственник.
У него и так на душе паршиво было от её чёртовых разговоров и чёртовой заботы. Он взял её за руку, чтоб она заткнулась поскорее и не травила его опиумом из полных ласки взглядов, и они побежали к Плимуту.
Пришлось лавировать между машин по залитой серым асфальтом парковке, разлинованной белой краской. Дорога казалась ровной только на первый взгляд: в небольших углублениях и местах, где асфальт просел, скапливались лужи. Они отзеркаливали хмурое небо бликами, бензиново разливались у колёс чужих тачек, и Хэл, торопящийся к Плимуту под дождём, сморгнул капли с ресниц, утёр глаза рукавом мокрой рубашки и обернулся на Конни, которую тянул за собой, как на буксире.
У него болело всё внутри, будто кто-то выстрелил в него и забыл, что нужно таких доходяг либо лечить, либо добивать. Хотя добить, конечно, было гуманнее.
Конни придерживала его куртку за края и торопливо обходила лужи: изящная, но такая ещё маленькая, что он с ужасом подумал: мать твою, как её убивать. Ведь она не как те, остальные, на заднем дворике херова дома тётки Терезы. Совсем не такая. Сколько ни подлавливай. Он сделал пометки карандашом, но был готов их стереть, едва она щёлкнет пальцами. И если потом он умрёт от собственного удушья или выблюет себя наружу, плевать — эта девочка будет жить.
Он машинально придержал Конни за локоть, чтобы она не поскользнулась на мокром асфальте, хотя мог в одну секунду сломать ей шею. Он ухаживал уже не для того, чтобы расположить её к себе. Он по глазам видел, ей и без того было с ним хорошо. Так зачем стараться, когда всё и так катится в ад, где Сатане станет душно?
Хэл отвернулся к Плимуту, достал ключи из кармана, открыл дверь перед Конни и усадил её в салон. Пока она не начала сопротивляться, бросил:
— Без возражений.
Только положил ладонь ей на макушку, чтоб она не стукнулась головой, когда садилась в кресло.
Её волосы щекотали ему руку. Путались рыжиной, цеплялись, как аспиды. Он едва сдерживался, чтобы запустить в них пальцы.
«Тебе нужно будет придушить её, ты в курсе?»
Он был уже в этом не так уверен.
Хэл очень медленно обошёл Плимут по дальнему радиусу. Он ужасно хотел, чтобы его переехала машина прям тут, но машины не было — Боже, почему?
Затем, прямо у водительского места, запрокинул к небу голову и подождал несколько секунд.
Небо смотрело на него с холодным укором. Громоздко ворочалось тучами и плакало дождём. У Хэла промокла рубашка, так, что прилипла к телу, а волосы стали колючими. Он знал, что достаточно нескольких секунд, чтобы склонить чашу весов к важному решению. Он проглотил комок в горле и подумал, что, может, сумеет как-то обойти Смирну. Может, убедит себя в том, что ему туда на самом деле не нужно.
Может, может, может. В его руках был ключ от собственных цепей, а он проглотил его, и придётся теперь вспарывать себе брюхо. Зачем всё усложнять?