У их родителей квартиры были на одной площадке, и все праздники – 8 марта, Новый год, 23 февраля – все общее. Жили бедно, но дружно. И весело.
Толик плохо учился, но хорошо дрался, ходил в кружок спортивной стрельбы и на шахматы. Аглая хорошо училась, а еще лучше танцевала. После школы бегала в балетную школу.
К пятнадцати годам вокруг нее начали крутиться парни, а Савин, естественно, решая этот вопрос кулаками и внушением, сам с огромным удивлением заметил, что его «сестренка» вытянулась и дико похорошела.
Такое мысли она в голове у него зарождала, что приходилось очень долго отжиматься потом. И себя ругать дико за то, что посмел даже подумать!
Она же – мелочь, рыжая, дерзкая, конопатая! Она же… Черт…
Толик сходил с ума, пытался лечиться другими девчонками, которых у него был вагон и маленькая тележка всегда, но по ночам, в жарких и бессовестных снах видел рыжий всполох волос, пухлые розовые губы, которые творили с ним невероятные, горячие вещи…
Само собой, главным ужасом для него было – показать свою заинтересованность ведьме Аглае.
Да и незачем. Савину скоро в армию идти, а ей – учиться дальше. Она в Москву хотела, в балетное училище…
И вообще… Разные они совсем. Он – оторви башка, которому прямая дорога в армию, а потом, возможно, в кадровые военные, такой был план, по крайней мере. А ей – на сцене Мариинки блистать.
А просто так заводить отношения, заставлять шестнадцатилетнюю девчонку ждать себя из армии… Ну уж нет.
Короче говоря, Толик ушел в армию. На проводах жестко объяснил всем присутствующим здесь козлам, что, если кто Аглаю тронет, то он вернется и оторвет по очереди все, чем трогали.
Савина знали неплохо, потому все всё поняли.
А сама Аглая…
Она поймала его в перерыве между очередным перекуром на лестничной клетке и, разревевшись, кинулась на шею, тычась мокрыми губами везде, где могла достать.
— Толик, Толик… Я люблю тебя, я тебя буду ждать… Дурак ты такой, я же тебя так давно люблю… — плакала она, а Савин застыл с сигаретой в зубах по стойке «смирно». Везде, что характерно.
И все не мог понять, осознать происходящее.
Его «сестренка», за которой он вообще ничего подобного не замечал, вертлявая и веселая ведьмочка… Она в него влюблена? Она его будет ждать? И она, если хорошенько подумать правильным местом, даже сейчас может ему… черт!
Тут он опомнился, нашел силы оторвать плачущую девчонку от себя. Силы эти оказались последними, слишком уж ярко снизу ему транслировалась в мозг картинка, что он мог бы сделать сейчас со своей плачущей «сестренкой»… И она явно не была бы против. Очень даже «за» была бы!
От этих картинок мозг полыхнул и перегорел ко всем чертям, а Савин… Позорно смылся.
Оставил ее одну плакать на площадке и сбежал вниз, к гогочущим у подъезда парням.
Те сходу позвали его в общагу швейного техучилища, и он с радостью с ними свалил.
Ведьмочку он увидел уже утром, перед отправкой.
Она подошла к нему, пахнущему дешевыми духами, обняла за шею, посмотрела на красные пятна засосов и, криво усмехнувшись, сказала:
— Дурак ты, Савин. Я тебя все равно буду ждать.
А Савин, глядя ей в глаза, только кивнул коротко. Ему было стыдно и глупо.
Сбежал, дурак, надо же. И, главное, так всю ночь и просидел в общаге, изредка отбиваясь от норовивших утащить его в койку девчонок. Просидел, дуя одну за другой сладкий дешевый портвешок и не пьянея. Потому что адреналин, бурлящий в крови, выжигал все напрочь. И силы все были брошены на то, чтоб не сорваться, не залезть к рыжей беспечной ведьмочке в кровать и не сделать с ней все то, что так хотелось. Все то, что она бы точно позволила.
Савин служил в спецвойсках, хорошо служил, имел отличия и даже звание старшего сержанта. А в конце службы ему сделали предложение, от которого только дурак бы отказался.
Все это время ведьмочка ждала. Писала трогательные смешные письма, рассказывала о себе, об общих знакомых… Ничего особенного, но он каждое письмо ждал так, как от матери писем не ждал. И зачитывал до дыр.
И думал, что, возможно, если она согласится…
Служба ему предлагалась ответственная, но, в принципе, там можно было жениться. Правда, бросало из стороны в сторону, по всей стране. Но это же ничего. Ездят же жены за мужьями?
Домой он вернулся, как и уходил, весной.
В первую очередь зашел не к родителям, нет.
К ней.
Рыжая ведьма открыла дверь, и он обомлел. То, что в шестнадцать лет только-только проявлялось, в восемнадцать превратилось в нечто невероятное. Глаз невозможно отвести было.