«Где мне теперь искать эту чертову могилу? – с раздражением думал Глеб, шагая по центральной аллее. – Старшина говорил, что в конце нужно повернуть направо и пройти по дорожке метров тридцать. Слева будет могильный холмик без креста».
Он шел, стараясь не обращать внимания на встающие поодаль закутанные в саван фигуры, доносившиеся со всех сторон поскрипывания, шорохи, вздохи и стоны, на сиреневый флюоресцирующий туман, сгущающийся вокруг темного здания часовни.
«Все это мне кажется. Только кажется. Ничего этого на самом деле нет и быть не может», – убеждал он себя, чувствуя, как начинает чаще колотиться сердце и на лбу выступает холодный пот.
– Здравствуйте, пан офицер!
Удивленно подняв голову, Глеб взглянул на молодую женщину с заметно округлившимся животом.
– Хотите, я вас провожу? Я знаю это кладбище, как свои пять пальцев.
– Пойдем, Мария! – Вышедший из-за дерева мужчина взял женщину под руку. – Пан офицер и сам отыщет дорогу. Тут заблудиться невозможно.
Глеб поймал себя на мысли, что хочет перекреститься. С трудом поборов это внезапно возникшее желание, он тряхнул головой. Аллея была пуста.
– Чертовщина какая-то: призраки, голоса, видения! Кому об этом расскажу – не поверят. Неужели я напился до такой степени, что всякая хренотень мерещится? – тихо бормотал Глеб, крепко сжимая в потной ладони кол. – Фу, кажется, уже близко! Вон и конец аллеи, а там, как говорил старшина, повернуть направо. Теперь надо смотреть внимательно, чтобы не пропустить нужную могилу.
Внезапно Глеб почувствовал, что за ним наблюдают. Он огляделся и неожиданно метрах в десяти, возле стены, увидел средних лет мужчину, одетого в ненавистный мундир мышиного цвета с повязкой полицая на рукаве. Незнакомец злорадно ухмыльнулся, оскалив длинные клыки, с которых срывались крупные капли крови. Его взгляд излучал ненависть. Дикую, холодную ненависть, тяжелыми волнами растекающуюся в морозном воздухе. Глеб выронил кол и трясущейся рукой потянулся к кобуре. Видение исчезло.
«Господи! Да что же это такое? – Политрук тяжело дышал, чувствуя, как бешено колотится сердце. – Может, действительно уйти от греха подальше? Нет, уже, наверное, поздно. Ведь этот мерзавец скрывается где-то рядом. И если я к нему повернусь спиной – набросится сзади. Теперь у меня один путь – вперед. А чего это я, собственно говоря, испугался? Ведь он безоружен. А у меня и кол, и топор, и пистолет. Целый арсенал. Да неужели я не разделаюсь с этой сволочью?»
Почувствовав, как уходит страх, Глеб наклонился и поднял кол, а затем, подумав, достал из-за пояса топор.
– Ну где ты там прячешься, дерьмо собачье! – крикнул он. – Выходи, поговорим! Что, испугался? Притаился в своей могиле и дрожишь там, под землей, как заячий хвост? И правильно делаешь! Сейчас тебе наступит конец!
С колом наперевес политрук ринулся вперед.
– Спасите меня, товарищ лейтенант! – Тихий женский шепот раздался, как ему показалось, прямо под ногами. – О, как мне страшно и больно! Очень больно! Спасите меня, пожалуйста!
Глеб остановился и посмотрел вниз. Голос доносился из могилы, на которую он едва не наступил. Он присел на корточки и чиркнул спичкой, вчитываясь в расплывчатый текст таблички, прибитой к маленькому крестику.
«Федорчук Оксана. 1922–1943», – с трудом разобрал он полустертую корявую надпись, сделанную химическим карандашом.
Внезапно все вокруг заволокла серая пелена, и Глеб оказался в подвале, тяжелый, затхлый воздух которого, казалось, был пропитан ужасом и болью. Тусклый свет запыленной лампочки, на длинном шнуре свисающей с потолка, отбрасывал на стены с местами облупившейся штукатуркой причудливые тени, напоминающие кровожадных монстров.
Камера пыток, внезапно понял он, содрогаясь от омерзения.
В углу мрачного помещения, развалившись в кресле, сидел гестаповец, пожирающий похотливым взглядом обнаженное тело девушки, подвешенной за руки к вмурованному в потолок кольцу. Веревочная петля глубоко впилась в запястья, и кисти рук со слегка согнутыми пальцами посинели.
Фашист встал и подошел к столу, на одной половине которого были аккуратно разложены зловеще поблескивающие хирургические инструменты, а на другом стояла бутылка коньяка и пузатый бокал на длинной ножке. Наполнив бокал до краев, он сделал несколько маленьких глотков, затем закурил, с явным интересом рассматривая пленницу. Его взгляд на мгновение задержался на небольшой груди, ребрах, выступающих из-под тонкой кожи, втянутом животе, темном треугольнике волос, длинных стройных ногах, изящных стопах, всего несколько сантиметров не достающих до пола.
Подойдя вплотную, он глубоко затянулся и выдохнул густую струю дыма в лицо своей жертве. Девушка встрепенулась и открыла глаза, с ненавистью взглянув на своего мучителя.
– Все готово, герр офицер.
Мужчина в форме полицая поднялся с корточек, держа в руках гудящую паяльную лампу.
– Можно начинать.
Гестаповец вернулся на свое место и уселся, поставив бокал на подлокотник, как зритель театра в предвкушении захватывающего зрелища.
– Скажи, для какой цели предназначалась взрывчатка, найденная у тебя в сарае?
Девушка молчала, широко раскрытыми от ужаса глазами взирая на стоящего возле стола полицая.
– Приступай! – махнул рукой офицер, не в силах оторвать взгляда от беспомощной пленницы, которая, покрываясь потом, забилась, словно пойманная на крючок рыба.
На лице Вурдалака появилась зловещая ухмылка. Он не спешил, с наслаждением наблюдая, как извивается его жертва, пытаясь хотя бы на несколько мгновений отсрочить начало пытки. Наконец она затихла, и обмякшее тело вытянулось.
Палач сделал шаг вперед и поднял паяльную лампу. Короткий конус голубого гудящего пламени коснулся тугой груди. Девушка вздрогнула, по перепонкам ударил дикий, нечеловеческий крик.
Ухмыльнувшись, Вурдалак медленно, с наслаждением взирая на мучения своей жертвы, опустил лампу несколько ниже, и яростное пламя лизнуло нежную кожу грудной клетки, которая прямо на глазах чернела и лопалась, обнажая ребра. Крик оборвался. Голова упала на грудь, и загорелись длинные волосы, которых коснулся огонь. По комнате поплыл удушливый запах горелого мяса. Содрогаясь от рвотных позывов, немец вскочил, выронив бокал, зажал обеими руками рот и бросился к двери.
– Что, не нравится, герр офицер? – прошептал ему вслед полицай, ставя паяльную лампу на стол. – Чистоплюй хренов! Привык командовать, а я должен выполнять всю грязную работу. – Схватив со стола бутылку, он сделал несколько жадных глотков и взял длинный, острый как бритва ампутационный нож. – Сейчас ты мне все расскажешь! Соловьем запоешь! – Узкое блестящее лезвие легко вошло между ребер. – Молчишь, сука?!
Точно выверенным молниеносным движением он вспорол крест-накрест переднюю брюшную стенку, с наслаждением наблюдая, как выползают из зияющей раны розовые петли кишечника.
– И не таким языки развязывали! – Он кромсал покачивающееся на веревке тело, на глазах превращающееся в бесформенный кусок мяса, все больше возбуждаясь от этого зрелища и не замечая тонких струек крови, брызжущих в лицо из пересеченных артерий – Что, так и не хочешь со мной побеседовать?
Запустив окровавленную лапу в остатки волос, Вурдалак запрокинул голову девушки назад, внимательно вглядываясь в искаженное гримасой боли и ужаса лицо с неестественно широкими зрачками. Затем, взяв со стола небольшой топорик, которым хозяйки разделывают мясо, обезглавил мертвое тело.
– Садист! Изверг! Нелюдь! – вскричал Глеб, полностью утратив чувство реальности. – Сейчас ты у меня получишь, сволочь!
– Спаси нас, солдат! – тихо шептали столпившиеся у него за спиной призрачные белые фигуры.
«И у кого хватило ума похоронить палача в окружении его жертв?» – думал политрук, останавливаясь возле едва приметного холмика, припорошенного снегом.