Тут Данила не мог не согласиться. Студент пришел к выводу, что его собираются лишать жизни, и шанс отдалить сей тягостный момент, бесспорно, был в его интересах. Отвечать юноша не стал, ибо отвлекся на склянки за спиной несостоявшегося тестя. Там уж было на что взглянуть! В прозрачной жидкости плавали искромсанные человеческие тела. Точнее, обрубки – иные были укорочены на треть, иные по торс, а от иных и вовсе лишь головы остались. Таращится голова на Данилу выпученными глазами, словно хочет сказать: «Э, брат, все мы через это прошли, и тебе, соколик, своей участи не миновать». Смотреть становилось невыносимо еще и оттого, что кое-кого студент знал лично, а рыжеволосого юношу к тому же довольно близко. Он звался Степкой Рубаном и был отчислен в минувшем году за прогулы. Загуливал Степка часто и, знать по всему, загулялся.
Стало Даниле вконец дурно, а профессор продолжал говорить без умолку. Видимо, и взаправду хотел душу излить, вот только проку от этого студенту с гулькин нос. Дергаться также не имело смысла: потеряй сейчас Алексей Гаврилович в его лице слушателя, так вместо рассказов приступит к действиям совсем иного рода.
– …И вот в пору Крымской войны были среди нашего медсостава американцы. Имел я удовольствие познакомиться с некоим Милдретом Уайтом из Нового Орлеана. Несмотря на имя свое заковыристое, человеком он был преинтереснейшим. Личность его являла собой любопытную смесь крайне толкового хирурга и, как выяснилось, адепта раздела магии, именуемой вуду. Колдовское это учение в Америку привезли рабы с Черного континента. Я не являюсь историком, но имею подозрения, что жители Африки успешно практиковали вуду столетиями.
«Он умалишенный», – все более ужасаясь, подумал Данила. Смутные надежды стать хотя бы экспонатом, полезным мировой медицине, таяли на глазах. Его выпотрошит ненормальный старик, страдающий одышкой, после чего засунет останки в склянку… Забавы ради?
– Сомнение, читающееся в ваших глазах, мне понятно. Я и сам, по правде сказать, поначалу сомневался, но, как говорят в народе, «утопающий хватается и за соломинку». Ты имел удовольствие быть знакомым с моим сыном Виктором?
«Еще какое», – уныло подумал Данила, но ответил кивком. Чертовщина начинала обретать формы, и следовало слушать внимательнее. Собственно, от этого зависело его ближайшее будущее.
– Виктор серьезно болен… был серьезно болен. Недуг вытягивал из него все силы, истощая и превращая в бледную тень. Я был бессилен и мог лишь наблюдать, как мой сын медленно угасает.
Что-то гулко грохнулось об пол. Алексей Гаврилович воровато оглянулся через плечо, в его глазах промелькнуло нечто новое. «Не иначе страх?» – подивился студент. Разум решительно отказывался вообразить, что же могло напугать этого вурдалака в человечьем обличье. Профессор схватил ланцет, занес его над животом студента, когда звук повторился с удвоенной силой. Ему вторил еще один, совсем иного рода: низкий утробный вой или стон, от которого кровь стыла в жилах.
«Какое же злодейство ты совершил?!» – подумал юноша.
Профессор же замахнулся для удара, противненько взвизгнул, схватился за сердце и осел на пол, словно мешок с требухой, успев вонзить хирургический инструмент Даниле в бедро. Студент и испугаться-то как следует не успел.
Непонятно было, радоваться или скорбеть по, возможно почившему, профессору: ремни продолжали крепко держать, голова из банки таращилась пустым взглядом, ланцет торчал из бедра, а за небольшой дверкой, ведущей из темницы, кто-то скребся и подвывал нечеловеческим голосом – очень уж хотелось ему попасть внутрь.
Спокойно! Студент усилием воли заставил себя расслабиться. Ему отчасти это удалось, хотя инструмент в ноге не способствовал. Данила аккуратно повернул руку до предела, стараясь не вывихнуть запястье, что было бы сейчас весьма некстати. Он потянул ланцет за ручку, пытаясь не думать о том, хватит ли замаха извлечь его полностью. Картинка перед глазами предательски поплыла, но молодой человек ухватил подлое сознание, вперившись глазами в склянку с головой Степки. «Он не смог», – сказал себе студент. Он не смог. Он не смог, оннесмог оннесмог оннесмогоннесмог, – крутилось в голове. Ланцет поддался, плавно пополз вверх, движимый дрожащими пальцами, попутно рассекая близлежащие ткани. Данила сжал зубы так, что они заскрипели. Извлеченный на две трети инструмент застыл – дальше ремни не позволяли.
За дверью бесновалось чудовище, по костяшкам пальцев побелевшей руки, сжимающей ланцет, лениво ползала муха.
– Спокойно, – Данила понял, что говорит вслух, но это даже помогало лучше сосредоточиться. – Ты справишься.
Перебирая пальцами, он спустился от ручки к черенку и, приблизившись к основанию раны, снова потянул. Ланцет выскользнул так непринужденно, словно бы и не держала его бренная плоть. Не ожидавший столь легкой победы Данила едва не выронил инструмент, вскрикнул и сжал кулак, тяжело дыша. На лбу выступила испарина.
Усмирив дыхание, он медленно повернул ланцет в руке, лезвиями к ремню, и надавил. Рассек кожу, поморщился, сместил лезвие ниже.
Со студента уже семь потов сошло, а он и половины не одолел. Рука от неудобства расположения затекла и слушаться отказывалась. Голова Степки глазу примелькалась и должного эффекта уже не оказывала, а стало быть, и стимулом служить более не могла.
За дверью установилась тишина, что настораживало.
Данила решил размять онемевшее запястье. Медленно, без спешки повел рукой вниз и вверх. Тут-то чудовище окаянное и возопило вновь, застав студента врасплох. Он вздрогнул от неожиданности, инструмент дернулся в руке, застыл на мгновение на кончиках пальцев и ухнул вниз, под стол, к своему прежнему хозяину.
«Я погиб, – решил Данила и печально улыбнулся, вспомнив недавние переживания. – Эх, Варечка, не поминай меня лихом».
– Данила? – раздался тонкий девичий голос. Студент поначалу в диво не поверил – галлюцинации! – и потому промолчал.
– Данила? – Голос дрожал и, казалось, был готов вот-вот сорваться на плач.
– Варя, – с замиранием сердца откликнулся Данила, словно спугнуть боялся, и затем повторил громче: – Варя!
Он увидел, как девушка спускалась по каменным ступеням, сосредоточенно глядя себе под ноги. Очевидно, не первый раз тут, мелькнула мысль у студента.
– Папенька… – ахнула девица. Глаза расширились, затем кровь снова прилила к лицу.
«Взяла себя в руки», – не мог не восхититься студент.
Варечка меж тем была уже подле него: наклонилась, коротко запечатлела поцелуй на Данилином лбу. Казалось, после пережитого его сердце не может биться быстрее, но тут студент ошибался.
– Я знала, почти все знала, – шептала она. – Папенька его назад возвратил… а сам душегубом сделался. Людьми его кормил, но тебя обещал не трогать.
Девушка быстро освободила его руки, и студент сел, разминая затекшие мышцы. В этот момент дверные петли не выдержали, и перед молодыми людьми с ревом предстал Виктор собственной персоной.
Выглядел «его превосходительство» неважно. Одежды на нем были чистыми, но висели мешком, будто с чужого плеча. Грудь впала, на месте доброй половины зубов зияли черные дыры. Кожа под левым глазом оказалась сорвана и свисала на скулу бескровным лепестком, оголив лицевые мышцы – не багряные, какие положено иметь живому человеку, а бурые с зеленцой.
Пальцы были сбиты, а иные и вовсе истерты до костей. Глаза глубоко запали в глазницы, и человеческого в них осталось мало. Виктор определенно был мертв.
Кошмарный взгляд скользнул по темнице и, выхватив Варечку, замер на ней. Существо, любившее когда-то зваться на французский манер, хищно оскалилось и бросилось на сестру, стремясь ухватить ее цепкими ручищами. Но не тут-то было: Варя оказалась проворнее и скрылась от нежеланных объятий за тумбой с жуткими склянками. Чудовище ринулось за ней. Явив недюжинную силу, живой покойник опрокинул тумбу. Стекляшки загремели и разлетелись вдребезги, человеческие останки оказались снаружи. Завоняло спиртом. Покойник выпростал руки к сестре, но и Данила не медлил: со всей мочи толкнул тяжелый хирургический стол на мертвеца. Махина сбила чудовище с ног, повалив на пол.