Смущенный и растерянный, секретарь городской инквизиции покинул остров Сан-Клементе.
Его возвращения ожидали. Мессер гранде неторопливо прохаживался по молу Сан-Марко, время от времени бросая короткие взгляды на выходившего из гондолы Кавалли. Вид у него был весьма довольный.
– Синьоре секретарь! – Приветствие блюстителя порядка буквально лучилось самодовольством. – Вы заставляете себя ждать!
– У меня были неотложные дела, – коротко пояснил инквизитор, не желавший распространяться о своей утренней поездке.
Толстяк кивнул с видом человека, допущенного к некой пикантной тайне:
– Конечно, конечно! Меж тем у меня для вас хорошая новость. Тот контрабандист-француз – он арестован.
Кавалли обернулся к собеседнику, смерив его внимательным взглядом:
– Где он?
В коротком вопросе не слышалось даже обычного интереса. Впрочем, мессер гранде был человеком опытным и знал, что Circospetto не из тех людей, кто прилюдно станет проявлять свои чувства. Многие поколения искушенных тосканских предков-торговцев превратили его в прирожденного актера, безупречно владеющего эмоциями. И Кавалли, несомненно, нашел своему таланту достойное применение.
– Его доставят в Пьомби с минуты на минуту.
– Хорошо.
Инквизитор лично встретил Нуафьера. Начальник стражи привел арестованного, который, похоже, был сильно угнетен нынешним своим положением. Был он среднего роста, хорошо сложен и, казалось, не отличался особенной красотой или грацией. Лицо его скорее походило на женское: округлые, плавные черты, тонкий подбородок, полные губы. Высокий покатый лоб выдавал определенную силу ума, в глазах же читались страх и растерянность. Circospetto внимательно оглядел его, отметив дорогое платье и броские украшения, затем обратился к начальнику стражи:
– Equello; mettetelo in deposito. [9]
Он сознательно заговорил на тосканском наречии, которое понимал охранник, но, скорее всего, не понимал француз. Нуафьер, видимо догадавшись, что его сейчас уведут, обратился к инквизитору по-венециански:
– В чем моя вина? Почему я арестован?
Голос его слегка дрожал, но при этом не утратил до конца природно присущей ему приятности. Наверняка этот бархатистый тембр вызывал сильное волнение у дам. Все это Кавалли отметил про себя, следуя давно выработанной привычке изучать и запоминать людей в деталях.
– Вы обвиняетесь в колдовстве, – произнес он холодно. – Доказательство тому – книги, найденные в вашем доме.
Плечи француза опустились, взгляд поблек. Похоже, он не намеревался отрицать своей вины. Кисти рук его мелко дрожали.
– Где перстень, который вы получили от графини Бонафеде? – неожиданно спросил инквизитор.
На лице Нуафьера отразилось самое искреннее удивление.
– Перстень? – переспросил он неуверенно.
– Золотой перстень с изумрудом, доставшийся графине от матери.
Француз упрямо покачал головой:
– Графиня не дарила мне перстня. Она была не в том положении. Ее семья остро нуждалась в деньгах – настолько, что они даже попытались устроить мне ловушку. Девица соблазняла меня, в то время как ее отец прятался в соседней комнате, ожидая удобного момента, чтобы застать нас в щекотливом положении. Только случайность спасла меня – я ошибся дверью и встретился с ним, сидевшим в компании двух головорезов. Негодяй поспешно извинился и ушел.
– Это не меняет сути дела, синьоре Нуафьер, – покачал головой Кавалли. – Используя каббалу и другие магические искусства, вы околдовали Лоренцу Бонафеде. Это очень серьезное преступление. Можете мне поверить.
Француза, казалось, такое обвинение повергло в шок. Некоторое время он пытался совладать с собой. Наконец, когда ему это удалось, лицо его обрело решительное выражение.
– Я не знаю, кто вы, синьоре, – речь его от волнения приобрела сильный французский акцент, – но смею заверить вас, что это обвинение ложно и беспочвенно. Я никогда…
– Довольно, – прервал инквизитор. – В камеру его.
Француза увели, а Circospetto еще некоторое время провел в размышлениях. Негодяй отпирается – в этом нет ничего удивительного. С другой же стороны, про перстень он, как видно, не врал. Сам по себе этот факт ничего не доказывал, но… Домминико задумчиво потер пальцами щеку. Что-то упущено. Что-то важное.
Кавалли вернулся в приемную, целиком поглощенный своими размышлениями. Там он нашел мессера гранде, о чем-то беседовавшего с одними из инквизиторов. Почтительно поклонившись, Circospetto терпеливо дождался окончания разговора. Когда инквизитор ушел, мессер гранде не спеша приблизился к недвижно стоявшему секретарю.
– Я хотел бы поговорить с вами, – негромко произнес Домминико, в очередной раз отметив поразительно острое чутье законника. Этот толстяк прекрасно чувствовал ситуацию – полезное качество, которому стоит поискать применение.
– Я слушаю вас, синьоре секретарь, – вежливо улыбнулся мессер гранде. Его круглое лицо лучилось доброжелательностью.
– Я хочу знать, что вы нашли в доме того француза, – бросив на улыбающегося толстяка внимательный взгляд, заявил Circospetto. – А также хочу услышать как можно более подробное описание его жилища.
Добродушное выражение на лице блюстителя закона сменилось сосредоточенно-задумчивым. Он беззвучно пошевелил губами, подняв глаза в потолок, – вспоминал детали.
– Рекомый француз снимал комнаты в доме Марии Мадзони, дочери которой, Катарине, давал уроки танцев. В его обиталище мы нашли множество книг и записей, кои изъяли для изучения, а также гардероб из двух платьев. Более ничем, кроме повседневных мелочей, Нуафьер не владел. Хозяйка утверждала, что он даже не в состоянии был заплатить за жилье – у него большие игорные долги.
– Не те ли это Мадзони, чья дочь Катарина тяжело больна? – спросил Кавалли.
Мессер гранде кивнул:
– Та самая. Медик регулярно пускал ей кровь, но теперь, я слышал, она исцелилась.
– Исцелилась?
– Да. Поговаривают о чуде, ибо никакого нового лечения назначено не было.
– И когда же произошло чудесное исцеление?
– Не так давно, – подумав немного, ответил блюститель закона, – полагаю, вскоре после переезда к ним Нуафьера.
Кавалли кивнул, после чего они обменялись с мессером гранде еще несколькими общими фразами, соблюдая ритуал вежливости, и разошлись. Секретарь инквизиции предался рутинным своим обязанностям, стараясь более не размышлять о колдуне-французе.
И все же избавиться от мыслей о нем не удалось. К вечеру Circospetto отправился в Пьомби, где содержался заключенный. После шестого часа узникам тюрьмы давали по стакану вина, и инквизитор рассчитывал, что, придя вскоре после этого, застанет Нуафьера более расслабленным и сговорчивым.
Мрачные застенки свинцовой тюрьмы у иного могли вызвать страх одним только своим видом. Узкие проходы в тисках массивных стен, тяжелые, обшитые металлом двери, ведущие в одиночные камеры – capacita. В подвале располагались еще более жуткие узилища – pozzi, глубокие, сырые колодцы, где держали самых опасных преступников.
Когда тюремщик открыл окошко в двери камеры, Нуафьер лежал на полу. Подняв голову, он сощурился, пытаясь рассмотреть лицо в возникшем в двери квадрате.
– Буона нотте, синьоре Нуафьер, – негромкий голос Кавалли в гулкой тишине камеры прозвучал неожиданно резко.
– Это вы, синьоре инквизитор? – спросил француз, поднимаясь. – Чем обязан вашему визиту?
Похоже, вино сделало свое дело – узник не выглядел таким подавленным и испуганным, каким был во время их первой встречи. Circospetto позволил себе легкий кивок удовлетворения.
– Рад видеть вас в бодром расположении духа, синьоре. – Тон, каким были произнесены эти слова, однако, отнюдь не выражал радости. – У меня есть к вам разговор.
– В таком случае я был бы рад пригласить вас, усадить за стол и угостить хорошим вином, – француз откровенно язвил, – но, увы, не имею возможности сделать ни первое, ни второе, ни третье.
– Тем лучше, – не остался в долгу инквизитор. – Я хочу знать, имеете ли вы отношение к исцелению Катарины Мадзони?
Нуафьер смерил его надменным взглядом, какой часто можно увидеть у молодых повес, воображавших, что их достоинство оскорблено.