«Мне нужна его кровь, чтобы поднять его кровь».
«Руди утверждает, что имеет возможность воскресить сына Алукарда», — кратко очерчиваю неожиданные новости. «И мне кажется, что тот может согласиться».
«Что за чушь? Алукард никогда…»
— Мой сын… — медленно падают тяжелые, задумчивые слова. — Мой первенец…
Взглядом, который, кажется, способен пригибать к земле, он упирается в радостного Руди.
— Ты понимаешь, что если это ложь… если ты только что солгал мне… то умирать тебе придется долго, и очень плохо? Тысячи турок, казненных по моему приказу, смогли бы подтвердить. Но если это правда, если только это правда… Ради Михни я зубами прогрызу тоннель под половиной мира. И с готовностью отдам всю свою кровь до капли. Если все действительно так, как ты сказал.
Штурмбанфюрер коротко кивает, бесцветные глаза глядят прямо. Вся его веселость куда-то подевалась.
— Своей верностью родине и фюреру клянусь — это абсолютная правда. И, позвольте заметить, вы демонстрируете поведение, достойное всяческого одобрения. Поведение настоящего отца. Итак, если вы согласны с моим предложением, мы можем встретиться в ближайшее время по следующему адресу…
— Одну минуту, штурмбанфюрер, — прерывает его Алукард.
«Прости, полицейская. И пусть Интегра меня простит тоже. Я думал, что оставил свою прежнюю жизнь позади, что она умерла, покрылась мхом и камнем, и рассыпалась пеплом от времени. Я думал, что свободен от прошлого. Но это больше меня. Это важнее всего остального. Я не могу иначе. Прощай.»
И словно песчинку, меня выбрасывает из его сознания.
***</p>
<p>
Глава 16. Obscura reperta</p>
<p>
Странное дело — первое, что от меня потребовала Интегра, это признать, что я что-то неправильно поняла в происходящем. Так велика была ее вера в Алукарда, что даже предельно ясное событие она отказывалась трактовать напрямую.
— Нет, — в сотый раз покачала она головой. — Это абсолютно невозможно. Ты не поняла того, что он передал. Это просто военная хитрость, через час-другой он свяжется с тобой повторно и доложит об уничтожении «Миллениума» и этого мерзавца Руди. Иначе быть не может.
— Но то, что он передал… было… было однозначно. Он принимает условия и переходит…
Интегра решительно отстранилась и встала.
— Достаточно. Я не верю.
«Я не верю». Трудно представить себе худшее развитие событий. В конце концов, недостаток личного состава можно восполнить, боеприпасы — купить, стратегию действий — разработать и внедрить. Но что делать, когда руководство попросту игнорирует опасность, отказывается ее признавать?
И разговаривать тут дальше — все равно, что топором пытаться рубить тесто. Бесполезно и крайне утомительно.
Я осталась одна. В том смысле, что только я, похоже, понимала, что нужно что-то делать. Алукард мог считать, что с его сдачей все закончилось, Интегра — продолжать верить, что все продолжает идти по плану, но интуиция внятно подсказывала, что дело еще далеко от завершения.
Женская интуиция — и так-то безошибочная штука. А год под пулями и снарядами вообще обостряет ее до невозможности.
В общем, некоторое время я еще потеряла, просидев у себя в комнате, тупо уставившись в стену. В лазарет идти уже не хотелось, от слова совсем, да и передвигаться я уже могла без посторонней помощи, а в нашем деле это практически приравнивается к полному выздоровлению.
Руди-Руди-Руди… Что-то такое важное я поняла про тебя там, сидя в голове у Алукарда, настолько важное, что сознание встало на дыбы: «Не забыть! Черт! Пригодится!», но то, что произошло потом, напрочь вышибло из мозга все, кроме пустого, тупого удивления и растерянности. Реакция Интегры на мои слова была, по большому счету, объяснимой. Она была прагматиком до мозга костей и не умела работать с невероятным. А произошедшее было именно таким.
Алукард предал. Не мог предать по самой своей сути, но предал все равно. Призрачный шанс на вторую жизнь для своего сына оказался важнее клятвы верности семье Хеллсингов. С другой стороны…