— Ладно, вопрос снят, — похабненько так ухмыльнулся наследный принц. — Ты поэтому сразу исключил ее из списка подозреваемых? Даже несмотря на то, что Лириэль Зииринская — один из сильнейших магов Хеллы?
— Я и тебя исключил, — заметил я. — Несмотря на то, что ты второй по силе маг Хеллы. И отца твоего. А он — первый. Скажешь — зря?
— Зря, — встрял третий маг, но первая стерва Хеллы. — Мы не знаем, кто это может быть. Но таких одаренных, — в ее устах это прозвучало изысканным ругательством, — существ, как представители правящей семьи, просто глупо упускать из виду. Если забыть, что Рау — твой друг… подумай, разве я не права?
— В какой-то степени да, — вынужденно признал я. — Но я не вижу причин, по которым…
— Если ты их не видишь — это не значит, что их нет! — душевно рявкнула Шаэтиль. — Я не знаю, что это за нелюдь, но она убивает дорогих мне людей!! И я из шкуры вон вылезу, чтобы отомстить. Даже если для этого мне придется подозревать собственную мать!
Она затихла, смущенно опустив глаза, а мы с Рау обменялись потерянными взглядами.
Мать Шаэтили, видимо, в число дорогих ей людей не входила.
— Лириэль пыталась тебя отравить, — уже спокойнее напомнила мне ненаследная принцесса. — Причем — «у всех на глазах».
Я вздохнул и вновь уставился на цветные кляксы радуг за окном. Чувство упрямого противоречия упорно скреблось где-то в печенках, явно не желая утихомириться и заткнуться, наконец.
Слишком все очевидно.
— Экстрактом дерева покинутых? Зачем использовать столь ненадежный способ? И, кроме того, вряд ли бы кто понял, что это именно Лириэль — «нелюдь», а в таком случае смысла меня убивать вообще нет, — заметил я. — Это все больше походит на дружескую подначку… как раз в ее стиле.
— Надеюсь, я для тебя не такой «друг», — буркнул Рау. — А Лириэли я все-таки пришлю очень убедительное приглашение во Дворец. И не надо делать такое лицо, я тебя умоляю! Сам отлично знаешь, что никаких темниц и прочих пыточных заведений, помимо тренажерных залов, у нас нет.
— Знаю, — грустно подтвердил я, борясь с совершенно нерациональным желанием засветить в глаз наследному принцу.
Да больно нужны все эти темницы и оковы, когда из собственной комнаты без помощи проводника целиком не выбраться…
Спешно угнанная с дворцовой стоянки летающая пластина — устройство, держащееся в воздухе скорее благодаря чуду, нежели технологии, которой так гордились хелльцы, — судорожно затарахтела и начала терять высоту. Я перегнулся через ограду и с тоской взглянул вниз: монотонный слой серовато-белых облаков, нагнанных неконтролируемым использованием магии, приближался несколько быстрее, чем хотелось бы.
Причина моего беспокойства объяснялась весьма просто: защитный купол над пластиной отказал парой километров выше и севернее, и теперь мне, изрядно примороженному и двигающемуся с грацией размокшего полена, предстояло просвистеть сквозь энергетическую бурю. Впрочем, ладно еще, если получу обычным энергетическим разрядом по макушке, ничего страшного в этом нет; а вот если пресловутый разряд случайно примет форму какого-нибудь заклинания…
Ровный слой облаков все приближался. С тоской вздохнув, я проверил все ремни безопасности, выбросил один порвавшийся и даже мужественно не обернулся на странный чпокающий звук, раздавшийся через секунду где-то внизу. И приготовился в случае чего начать спонтанные трансформации во что угодно, лишь бы по приземлении по-прежнему оставаться собой.
И, естественно, в следующее мгновение оказался чем-то, что классифицировать мне не удалось, разобраться, как теперь дышать и двигаться — тоже, но зато это что-то было очень липким и отлично держалось в пассажирском кресле, несмотря на тщетные усилия того садиста, который придумал улитку. Основания для столь специфического превращения у меня имелись: летающая пластина чувствительно ударилась о верхнюю границу слоя облаков, подскочила и снова стала падать, со странным звуком прорвала в нем дыру и начала медленно, со скрипом и треском продираться вниз, влекомая (как я искренне надеялся) обычной гравитацией, которая (как я молился всем пришедшим на ум богам) была сильнее, чем самая изощренная магия. Кое-как разобравшись, что у меня теперь заменяет органы чувств, я позволил себе понаблюдать за окружающим меня безумием.
Безумие оказалось подозрительно похожим на застывший дождь: крошечные светлые капельки, одна за другой замершие посреди стремительного полета вниз, вытягивались в сплошные линии. Наверху вместо привычного неба обнаружилось суматошное мельтешение красок — словно чокнутый художник пытался смешать на палитре восьмой цвет радуги, и, надо заметить, почти преуспел. Дна у этого сумасшествия не было — только бескрайняя густая чернота, куда с разбегу ныряли светлые линии дождя, вдруг показавшиеся мне белыми нитками, которыми шита эта реальность, существующая только в слое магических облаков.