Лизанька только плечиком дернула, особой разницы она не усматривала, но идея показалась перспективной…
Сплетни?
Поскандальней? Уж Лизанька постарается… Недаром маменька повторяет, что на любви, как и на войне, все средства хороши.
Лизанька улыбнулась.
Она станет княжной… всенепременно станет…
О коварных планах дочери познаньского воеводы Себастьян, конечно, догадывался. И планы сии время от времени доставляли ему немалые неудобства. Однако в настоящий момент занят он был делом иным.
Государственной важности.
Почти.
- Выходи, Себастьянушка, - ласковый голос Евстафия Елисеевича проникал за тонкую дверь ванной, заставляя Себастьяна вздрагивать.
- Выходи, выходи, - вторил познаньскому воеводе Аврелий Яковлевич.
Старик мерзко хихикал.
Весело ему.
Нигилист несчастный…
- Не могу, - Себастьян поплотнее завернулся в простыню.
- Почему?
- Я стесняюсь.
Простыня была тонкой и бесстыдно обрисовывала изгибы Себастьяновой фигуры. Нет, следовало признаться, что при всем своей благоприобретенной мизантропии старик дело знал.
И силы в Себастьянову трансформацию вкачал немеряно. А панночка Тиана Белопольска, избавленная от ужасающего своего наряда, оказалась чудо до чего хороша.
Ах, какие вышли ноги…
…на таких ногах Себастьян сам бы женился.
А грудь? Не грудь, а загляденье… и талия тонка… и задница на месте… и даже хвост изменился согласно новому образу, сделавшись тоньше, изящней. На конце же проклюнулась белая кисточка, донельзя напоминавшая Себастьяну любимую матушкину пуховку.
Начальство молчало.
Себастьян держался одной рукой за простынь, другой - за ручку двери, потому как молчание это ему казалось крайне подозрительным.
- И чего же ты, свет мой, стесняешься? - гулким басом поинтересовался Аврелий Яковлевич, к двери приникая.
- Вы глазеть станете.
- Станем, всенепременно станем, - уверил маг и в дверь стукнул. Легонько. Кулаком. Вот только кулаки у Аврелия Яковлевича были пудовые.
- Себастьянушка, - познаньский воевода отступил, решив воззвать к голосу разума, который твердил Себастьяну, что ручку двери отпускать не стоит. - Мы же должны увериться, что превращение прошло… успешно.
- А если на слово?
Аврелий Яковлевич громко фыркнул и, пнув хлипкую дверь, которая от пинка треснула, велел:
- Выходи немедля…
- Себастьянушка, ну что ты смущаешься… все ж свои…
…свои в данный момент Себастьяна пугали ничуть не меньше, чем чужие, пусть и существовавшие пока сугубо в теории.
Но ручку он выпустил.
- …что ты ведешь себя, аки девица, - продолжил увещевать познаньский воевода.
- А я и есть девица, - мстительно отозвался Себастьян Вевельский, повыше поднимая простынку, которая норовила съехать самым что ни на есть предательским образом.
- Ты прежде всего - старший актор воеводства Познаньского и верноподданный Его Величества…
На подобный аргумент возражений не нашлось, и Себастьян, придерживая простынь уже обеими руками, вышел.
В небольшой и единственной комнате конспиративной квартиры воцарилось молчание.
Недружелюбно молчал ненаследный князь Вавельский, пытаясь правым глазом смотреть на начальство - и пусть прочтет оно в этом глазу всю бездну негодования и вселенскую тоску, глядишь, и усовеститься. Глаз же левый зацепился за Аврелия Яковлевича, который вроде бы ничего не делал, но не делал он это как-то слишком уж нарочито.
С показным равнодушием.
Стоял себе над секретером, теребил всклоченную бороду.
Усмехался…
- Видишь, Себастьянушка, - начальство, если и истолковало взгляд верно, то усовеститься не спешило. Напротив, подступало медленно, с неясными намерениями. - Не все так и страшно…
- Не люблю баб, - поспешил добавить Аврелий Яковлевич. - Все дуры.
Себастьян обиделся.
Так, на всякий случай.
И в простыньку вцепился, поинтересовавшись севшим голосом:
- Евстафий Елисеевич, а что это вы делаете?
Познаньский воевода, успевший ухватить простынь за краешек, застыл.
И покраснел.
Наверное, тоже на всякий случай.
- Так ведь… Себастьянушка… ты закутался… ничего и не видно.
- А что должно быть видно?
- Дура, - добавил старый маг и, вытащив из-за спины солидную трость, больше дубинку напоминавшую, ткнул в Себастьяна. - Как есть дура.
- Сами вы, Аврелий Яковлевич, дура…
Ведьмак лишь хмыкнул.
А Евстафий Елисеевич, смахнувши со лба крупные капли пота, жалобно произнес:
- Да мы только взглянем!
Нет, в словах познаньского воеводы имелся резон, и хоть бы изрядно замызганное зеркало в ванной позволило Себастьяну осмотреть себя, но… мало ли, чем обернется чужая сила, переплавившая тело?
И амулетик, надежно вросший в левую лопатку - Аврелий Яковлевич клятвенно обещал, что сие исключительно временная мера, и после амулетик он вынет, не из любви к Себастьяну, но потому как не имеет привычки ценными вещами разбрасываться - ощущался. Себастьяна тянуло потрогать, убедиться, что не причудилась ему горячая горошина под кожей, но он терпел, понимая - нельзя.
Правда, терпение дурно сказывалось на характере.
А может, чужая личина, столь подозрительно легко воспроизведенная, характер показывала. И оттого Себастьян, легонько хлопнув по начальничьим пальцам, произнес капризно:
- Все вы так говорите! Сначала только взглянуть, потом только потрогать… глазом моргнуть не успеешь, как останешься одна и с тремя детьми.
Евстафий Елисеевич густо покраснел, ведьмак же снова хмыкнул и, вцепившись в бороду, выдрал три волосинки, которые бросил Себастьяну под ноги, что-то забормотал… волосы растаяли, а спину обдало холодком. Хвост же зачесался, избавляясь от редких чешуек.
- Видишь, Себастьянушка… а если на конкурсе чего проклюнется? Рога к примеру… или крылья… стой смирно.
С хвостом и крыльями Себастьян как-нибудь без посторонней помощи управится. А вот что горошина амулета жаром плеснула, это да… плеснула и исчезла, растворившись под кожей.
- Евстафий Елисеевич! Я Дануте Збигневне пожалуюсь, что вы ко мне пристаете!
Начальство простынку выпустило, но тут же, смущение поборов, вновь вцепилось, резонно заметив:
- Не поверит она тебе, Себастьянушка…
- Посмотрим, - Себастьян попытался вывернуться, но комнатушка была малой, ко всему заставленной мебелью. - Я вот завтра заявлюсь в этом самом виде… и скажу, что вы меня соблазнили!
Подобного коварства от старшего актора Евстафий Елисеевич не ожидал. И ободренный замешательством, Себастьян продолжил.
- Соблазнили. Лишили чести девичьей… а жениться отказываетесь!
- Так я ж…
Евстафий Елисеевич, видимо живо представив себе и сцену объяснения Себастьяна с дражайшей Данутой Збигневной, побагровел и схватился за живот. Никак язва, оценив перспективы, последующие за объяснением, ожила.
- Не отказываетесь? - в черных очах Себастьяна вспыхнула надежда. - Я знала, Евстафий Елисеевич, что вы порядочный человек!
Темноволосая красавица протянула руки, желая заключить познаньского воеводу в объятья, и простынка соскользнула с высокой груди…
- Я… - Евстафий Елисеевич считал себя человеком семейным, и супруге своей никогда-то не изменял… а теперь и вовсе, забыв об изначальных намерениях, попятился от этой самой груди взгляд старательно отводя. До самой двери пятился, и прижавшись к ней, выставил перед собой зонтик, забытый кем-то из акторов. - Я женат!
- Разведетесь.
- Я жену свою люблю!
- А меня? - красавица часто заморгала, а по смуглой щеке ее поползла слеза. - Вы мне врали, Евстафий Елисеевич, когда говорили, что любите меня?
- Когда это я такое говорил?
- Когда орден вручали, - мстительно напомнила панночка Белопольска. - Так и сказали, люблю я тебя, Себастьянушка… неужто позабыли?
Сей эпизод в своей жизни, сопряженный с немалым количеством вевелевки, выставленной Себастьяном по случаю ордена, Евстафий Елисеевич желал бы вычеркнуть из памяти.